— А из монашек в живых кто остался?
— Не так давно последняя померла. Калерией звали. Со мной доживала Я ее все пытал: «Скажи, Калерия, грешна?» Она отмалчивалась, а перед смертью покаялась: «Грешна. И мой ведь ТАМ». Ее келья была угловая, а я в угловой бывал не раз. Кто знает, может, моего и скинула. Н-н-да-а-а.. — Дед поскреб пятерней за ухом. — Стоило прятаться за монастырскими стенами, чтоб творить любовь по-воровски. Монашки и лиц-то наших в потемках толком не могли разглядеть. Какая тут, к черту, любовь.
Хочу, стремлюсь, но не могу понять себя, Боже. Уж если я, дурак, не пойму себя, то как же умные поймут друг друга? Помоги им, Господи.
Каждый день ломаю голову: для чего живу? Однажды так напрягся, что меня бросило в жар, в голове раздался женский визг, перешедший в вой, затем вселенское гортанное клекотанье, и я отключился.
Больше месяца был не в своем уме и, купаясь в ванне, почувствовал себя мужчиной. Вспомнил Вику, и кукурузина взметнулась к животу, выплеснув на пол воду.
Целую неделю ходил мимо дома Вики и наконец встретил.
— До безумия соскучился по тебе! — выкрикнул я.
— Молодец блаженный! Ступай домой. Сейчас приду.
И вот Вика снова в моей постели! Какая она великолепная!.
Уходя, сказала:
— Скоро приедет из отпуска моя подруга, Валерия, и мы будем встречаться у нее.
Все реже и реже прозреваю, и вести дневник не хочется. Сколько можно.
С Викой встречаюсь у Валерии. Ее квартира в центре Москвы превратилась, как и Татьянина, в штаб женщин. Они меня до сумасшествия любят. Боже, сделай так, чтоб больше не прозревал: надоел вселенский бардак. Когда не в своем уме, я — блаженный.
