Жизнеописание строптивого бухарца - [24]

Шрифт
Интервал

— В чем же?

— Вопросы характера, нравственности зависят от воспитания. Конечно, это…

— Какой же вы утомительный, доктор Но–Шпа, — говорила бабушка, вставая и прекращая спор до следующего воскресного дня.

— Поразмышляем неделю, поразмышляем, — следом вставал отец, казалось совершенно не обративший внимания на то, как назвала его смешно бабушка: доктор Но–Шпа, хотя в те дни, когда бабушка впервые так к нему обратилась, отцу это нравилось, и он, довольный, повторил про себя несколько раз: «Доктор Но–Шпа, звучит! Где–нибудь в Японии или Малайе — нет, а у нас на дверях кабинета: «Уролог доктор Но–Шпа» — все валят из любопытства…»

А появилось это слово в доме в то время, когда бабушка пожаловалась на боли в почках, перепробовал все средства, не легче, и отец сказал:

— Попринимайте но–шпу, поступило к нам новое лекарство.

— Что–нибудь японское или корейское? — заинтересовалась бабушка, сдержанно относящаяся ко всему, о чем говорят «новое», тем более если это новое имеет отношение к лечению.

— Да нет, химическое. Европейские таблетки…

— А называется как имя человека…

— И название хорошее, и само лекарство, — уговаривал отец, и, видя, как искренне старается он угодить, бабушка кротко сказала:

— Боюсь я твоего лекарства, доктор Но–Шпа, не обижайся…

Всем понравилось, как закончился этот их разговор — полюбовно, по–родственному, — раньше бабушка обязательно упрекнула бы отца, съязвила: «Неужели ваша, школьная книга мудрее жизни?»

Душан переживал теперь сложное чувство — довольство тем, что отец и бабушка полюбили друг друга, и ревность — ведь видел он, что пара его все больше удаляется, редко прикасается с ним душевно, а история из «Хазори як шаб» [5] так и осталась недосказанной. Но откуда было ему знать, что бабушка отдаляется от него скорее инстинктивно, из охранительного желания тишины и покоя, ибо не хотелось ей тратить на игры, на шум и суету с ним остатки сил, — дерзость или честолюбие, ревность или упрямство — все, что почти каждый день обнаруживалось в Душане новое, должна была сглаживать мать, чтобы дурное и хорошее в его характере держалось в гармонии.

В доме часто можно было слышать:

— Не шумите! Бабушка себя плохо чувствует… — Но Душану казалось, что слова эти всего лишь запрет, ничего серьезного и тревожного нет, ведь как может быть плохо бабушке, которая сидит с ними, ест с ними, ходит, встречается с соседками, и все вокруг, к чему ока прикасается, с чем общается для того, чтобы чувствовать себя живущей, — здоровое и жизнерадостное?

Но иногда все же он ощущал странное беспокойство, сонливость, если сидел рядом с бабушкой. Его удивляло, почему в бабушке нет больше запахов, когда наклоняется к нему, чтобы прошептать что–то. И не только рот ее ничем не пахнет, как у младенца без зубов, но и руки, платье, вся она будто без плоти, сделанная из соли или чистого песка, который неприятен тем, что, нюхая его, ничего не чувствуешь и не ощущаешь — ведь все живое и здоровое, кроме цвета и формы, имеет еще и запах.

А бывали дни после буйных игр и дерзких выходок, когда и Душан делался тихим и печальным песочным человечком, как бабушка. Просыпался и долго лежал в постели, чувствуя, что пропали у него желания, внутри тихо и хочется беспричинно плакать, ибо ничто не отвлекает от тоски, которая всегда, как черный прямой столбик, внутри человека — от пяток до корней волос на голове — и на которую, как объяснила бабушка, нанизана душа. И вот в дни, когда столбик этот, наполненный до краев, пошевеливался внутри, Душана тянуло в комнату бабушки. Красные шары на потолке раздражали его, на красном одеяле он не мог уснуть, а от желтого болела голова, и эти цвета были теперь тягостны, и только голубой и зеленый — цвета комнаты бабушки — успокаивали ощущением уединенности и заботы. И тогда, казалось, он понимал смысл слов бабушки: человек более всего чувствует себя защищенным, если долго живет в окружении одних и тех же вещей — столетней кровати, как у нее, старого шкафа, привычные вещи продлевают жизнь, а все, что часто меняется перед глазами, утомляет и беспокоит своей временностью, намекая на тщетность всего, что в человеке и вокруг него.

Глядя на печального Душана, который уходил от всех к бабушкиной кровати, покрытой голубым одеялом, прохладной и мягкой, мать не знала, как помочь сыну, чем развеселить: «Что тебя беспокоит? Ну почему ты такой?» — и злилась на бабушку, когда та говорила:

— Да не трогайте вы мальчика, ему и это надо…

— Но ведь он страдает, я вижу!

— В страдании и одиночестве и рождается душа, не мешай ему. Скоро пройдет, и он опять захочет радоваться…

И вправду, это странное состояние проходило, и он просыпался полный желания быть со всеми, тело снова пахло загаром, как будто в суете улицы он растратил душу, а уйдя в себя, одинокий, опять наполнился, а теперь в красоте веселья и игр тело его должно чувствовать свою силу.

В заботах каждого дня никто из взрослых не проследил начала той поры, когда Душан стал удаляться все больше от двора, виноградника, куста олеандра, темной смежной комнаты — мира, где он родился и к которому так долго и мучительно привыкал, прикасаясь душой, в который понял и принял его как родного.


Еще от автора Тимур Исхакович Пулатов
Черепаха Тарази

Один из наиболее известных и признанных романов — «Черепаха Тарази» — о жизни и удивительных приключениях средневекового ученого из Бухары, дерзнувшего на великий эксперимент, в котором проявляется высокий порыв человеческого духа и благородство помысла.


Плавающая Евразия

Причудливое переплетение фантастики и реальности, мифологии и сатиры, истории и современности. Действие романа разворачивается в большом среднеазиатском городе в дни, наполненные драматическим ожидание очередного землетрясения.


Второе путешествие Каипа

Старый рыбак Каип скитается на лодке по капризному Аральскому морю, изборожденному течениями и водоворотами, невольно вспоминаются страницы из повести «Старик и море» Эрнеста Хемингуэя. Вспоминаются не по сходству положения, не по стилистическому подражанию, а по сходству характера рыбака, что не мешает Каипу оставаться узбеком.


Рекомендуем почитать
Автомат, стрелявший в лица

Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…


Сладкая жизнь Никиты Хряща

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Контур человека: мир под столом

История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.


Женские убеждения

Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.


Ничего, кроме страха

Маленький датский Нюкёпинг, знаменитый разве что своей сахарной свеклой и обилием грачей — городок, где когда-то «заблудилась» Вторая мировая война, последствия которой датско-немецкая семья испытывает на себе вплоть до 1970-х… Вероятно, у многих из нас — и читателей, и писателей — не раз возникало желание высказать всё, что накопилось в душе по отношению к малой родине, городу своего детства. И автор этой книги высказался — так, что равнодушных в его родном Нюкёпинге не осталось, волна возмущения прокатилась по городу.Кнуд Ромер (р.


Похвала сладострастию

Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».