Жизнеописание строптивого бухарца - [12]

Вот и сейчас на крыше, куда полез Душан, лежали и сушились между ростками пшеницы фиолетовые смоквы, выпуская из себя и разливая вокруг вино. Было такое ощущение, что где–то наверху, на стене, которой закрывалась крыша от улицы, растет куст смоковницы, одичалый и неухоженный, который долго ждал, что кто–нибудь поднимется к нему и соберет урожай, но, так и не дождавшись, стал сбрасывать вниз, на площадку крыши, перезрелые плоды — обманутая смоковница приняла площадку, поросшую пшеницей, за деревенское поле.

Мысль эта так позабавила Душана, что он невольно остановился посередине крыши, осматривая новый для себя мир вокруг — три невысокие белые стены, загораживающие улицу, и край площадки, уходящий вниз, в глубину двора, откуда смотрел на него отец.

Стоит сейчас сказать Душану: «смоковница», как воображаемый куст, который сбросил с себя плоды на пшеницу, действительно поднимется на стене и закроет его своими ветвями. Или лучше он нарисует этот куст на пыльном воздухе и будет любоваться до наступления полных сумерек.

— Спускайся! — крикнул ему снизу отец.

Как же так ступить, чтобы не раздавить плоды? Многие из них закатились, наверное, и спрятались в островках пшеницы, уже пожелтевшей и выгоревшей на солнце.

Возможно, что пшеница эта росла в деревне возле куста смоковницы, — весной, когда ливень смыл верхний слой крыши и комната, где спал отец, стала протекать, дедушка привез из деревни повозку пшеничных стеблей, и они вместе с отцом замешали эти стебли с глиной и покрыли крышу новым слоем, и не успела крыша обсохнуть, как на площадке показались ростки злака, — видно, вместе со стеблями попали в глину и зерна. Бродячий кот, за которым погнался сейчас Душан, прыгал всю весну по зеленым росткам и катался по ним, созывая других кошек для любовных утех.

Между стеблями, как награда за ловкость, лежала монета. Душан обрадовался находке, спрятал ее и спустился во двор. Он уже понимал, что монеты эти имеют ценность, в них заключен смысл и тайна — ведь часто, когда приходит к ним старик пекарь, Душан еще не знает, сколько лепешек возьмет у него мать, высунувшись из окна, ждет — две или четыре — и видит, что взамен хлеба мать отдает пекарю монеты.

— Не играй деньгами! Они переходили из рук в руки тысяч людей, среди них больные и грязные, — наставляла бабушка и, чтобы как–то унять его, как ей казалось, болезненный интерес к деньгам, купила ему черепашку–копилку.

Конечно же, он так и думал, что монеты, бесконечно превращаясь, живут вместе с людьми, к одним они заходят в стойло в облике быка, у других лежат под кроватью, свернувшись змеей, — и так до тех пор, пока не приходит факир, чтобы колдовством своей флейты заманить эту змею и унести ее прочь; к третьим она заползает под платье — еще утром звонкая, сверкающая монета, а сейчас жук скарабей — и щекочет их тело и грудь приятной истомой. Вот почему, когда в руках его оказывалась монета и он опускал ее в копилку — глиняную черепашку с горлышком на зеленом панцире и монета со звоном падала в ее ненасытное чрево, ему казалось, что полонит он все живое и неживое — быка, люльку, змей и самого дьявола, о котором уже успела рассказать бабушка.

Он подносил к уху черепашку и, замирая от восторга, слушал, как звенят монеты, смотрел в темное ее горлышко, чтобы подглядеть момент какого–нибудь загадочного превращения, с трепетом ждал он того дня, когда чрево черепашки наполнится и не сможет более принимать в себя монеты — тогда он расколет черепашку, чтобы на свое сбережение купить бабушке подарок, но произойдет это еще не скоро, в день ее рождения.

Хотя бабушку и сердила его страсть к монетам («в нашем роду все презирали деньги, думали не о теле бренном, а о душе…»), но все же сама всякий раз, когда надо было уговорить его сделать что–то неприятное, обещала ему, как награду, монету. Проглатывание горького лекарства — одна монета, десять кругов по двору в тесных сапожках, чтобы они разносились, — две монеты, — эту таксу он установил сам, и бабушка подозрительно легко соглашалась, открывала сундучок и, пока он исполнял свою всегдашнюю короткую мелодию, которая теперь восхваляла сделку, торгашество и хитрость между ним и бабушкой, доставала оттуда плату, крошечные медные монеты, разрисованные вязью, такой же замысловатой, как на ставнях и воротах.

Должно быть, бабушка догадывалась, будучи в сговоре с сундучком, что монеты потом все равно вернутся к ней в день рождения, что черепашка — это все равно что сам сундучок, может взять к себе вовнутрь часть тайны сундучка и хранить до тех пор, пока копилку не разобьют. Только не знала она, что монеты, едва попадают из сундучка в копилку, сразу же превращаются в быка или скарабея, ибо быком жить веселее, чем холодной монетой.

Теперь, когда его обижали и он чувствовал, что все взрослые как бы сговорились не жалеть его и не защищать, он бросался к своей копилке (она лежала в углу под шкафом, прикрытая маленькой подушкой), выносил ее во двор и говорил, что вот сейчас выпустит из черепашки быка — он разбежится и затопчет весь палисадник, а петух склюет все зерно на кухне… Он понимал, что, кроме взрослых, у него должен быть еще кто–то очень близкий, который всегда поможет, защитит, — и этим существом стала для него копилка.