Жизнеописание Льва - [43]

Над кухонным столом склонилось бра на выдвижной ножке; под ним качается фигурка птички. Петр предлагает мне чай, но я прошу кофе. Он дает мне чашку, по округлым стенкам которой Алиса гонится за белым кроликом. Давно ли они знакомы со Львом? Петр говорит, что, когда он освободился, Лев пустил его пожить. Освободился — это слово пугает меня. Через форточку налетает порыв холодного ветра, птичка качается сильнее. Страх шевелится во мне.

Петр режет на части вишневый пирог, который я, наверное, принесла с собой. Вишня выдавливается по краям, напоминая кровь.

Из кухни виден огромный рояль, он занимает всю комнату напротив и даже чуть больше.

«Вы не волнуйтесь, — говорит мне Петр. — Я сидел за мошенничество, срок небольшой. Пришел к Богу». Он рассказывает мне, что Лев переписывался с колонией от храма, это было его послушание. Когда Петр освободился, он нашел храм, а потом Льва и теперь живет тут за уборку и готовку. Я никак не могу привыкнуть к его высокому женскому голосу: он как будто существует отдельно от Петра. Я спрашиваю, где же сейчас Лев, и выясняется, что он уехал на дачу, на сколько — неизвестно. Петр дает мне его телефон, но абонент недоступен.

Примерно через три недели после подсмотренной мною сцены в подъезде, ночью, меня разбудило рычание пылесоса, как обычно сопровождаемое падением мебели и топотом. Был третий час. Я не выдержала, надела белый махровый халат — он выглядел прилично и по-домашнему — и поднялась наверх. Позвонила. Собаки отозвались дружным лаем. Потом послышалась возня. «Кто?» — спросил все тот же нежный голос, похожий на колокольчик. «Соседи», — ответила я. Я боялась громко говорить — ведь я могла разбудить людей в других квартирах. «Нет, это бесполезно, — резюмировал голос-колокольчик борьбу с собаками. — Что вы хотели?» — «Не поздновато для уборки?» — спросила я, хотя до этого решила обойтись без сарказма. По-видимому, из глубины квартиры у колокольчика что-то спросили, та самая неопределенная фигура. «Не поздновато для уборки?» — процитировала она меня. Ей что-то сказали. «Мы больше не будем!» — процитировала она мне ответ. Я еще помялась перед дверью, но за ней ничего больше не происходило, и я ушла.

Когда я спустилась к себе, то услышала, что уборка продолжается, и растерялась. Подниматься опять наверх мне почему-то было неловко, да и запас решительности я исчерпала первым визитом. Решила для себя, что они все же шумят меньше, и попыталась заснуть. Удалось это только под утро, часов в восемь, мне снились высокие сугробы — наверное, потому что я не люблю зиму.

Я еще несколько раз пробовала звонить Льву, но мне неизменно отвечали, что абонент недоступен. Чтобы понять, что звонить по этому номеру бесполезно, можно было бы ограничиться несколькими попытками, но я продолжала каждый день набирать этот номер с такой же последовательной и безрезультатной настойчивостью, с какой стала добиваться от своих соседей тишины.

Забегая вперед, скажу, что безрезультатность, тщетность усилий угнетали больше всего. Моя жизнь стала напоминать прокручивание винта с сорванной резьбой. Я просила этих людей не шуметь, они обещали больше этого не делать и тут же продолжали. Когда я вызывала полицию, а дошло и до этого, то очень точно могла определить, доехал ли наряд. Именно в те несколько минут было тихо. Потом наряд уезжал, и шум возобновлялся. А утром я набирала номер Льва и выслушивала бесстрастный и далекий — как будто из тех неведомых мест, где сейчас, возможно, скрывался Лев, — голос, который предлагал мне перезвонить позже.

Я почти уверена, что Лев пропал и что Петр к этому причастен.

В ноябре я встретила то самое неопознанное существо. Мы столкнулись у входа в магазин. Я узнала его по собакам.

Это был мужчина. Маленького роста — едва ли выше меня, — опрятно и со вкусом одетый. Низкий лоб неандертальца бугристо нависал над глубоко сидящими глазами, которые светились странным светом, прозрачным, безвоздушным.

Мы поговорили, и я до сих пор помню это ощущение — как будто говорю совсем не то, что хочу сказать и что собиралась говорить. Я интересовалась, что именно они двигают и почему это так шумно. Он удивлялся, потому что они ничего не двигали — разве что кресло у двери чуланчика: предыдущие жильцы так нескладно все организовали. «Я новый зять, — сказал он. — Понимаете, идет притирка. Пожалуйста, потерпите. В январе мы уедем». У него оказался низкий, глубокий голос, который как будто образовывался не связками, а шел откуда-то из глубины тела.

Мы вместе дошли до подъезда и расстались у моей квартиры почти друзьями. Собаки — белая застенчивая гигантша и крикливая рыжая клякса — дали себя погладить. После разговора я испытала облегчение, что все так просто уладилось и нам удалось найти общий язык.

Ночью я не спала от невыносимого шума.

Заявление о пропаже Льва у меня нигде не принимают, потому что я не являюсь ему никем, а он взрослый, самостоятельный человек, который имеет право уехать, куда вздумается. Выясняется к тому же, что я мало знаю о Льве — только имя-отчество и фамилию, ни года рождения, ни места работы — какая-то библиотека. Всего этого недостаточно.