Жизнь впереди - [23]

— Скажите, — вновь обратилась Евгения Николаевна к забытому родителю в желтой кожанке, — что поделывает ваш Леня дома? Есть у него какие-нибудь особые привязанности? Не заметили ли вы, чтобы он горячо увлекался каким-нибудь делом?

Родитель молчал.

— В прошлом году он, кажется, возился с авиамоделями… Нет? Я ошибаюсь?

— Точно. И теперь занимается.

Старший Скопин, желая показать с самой лучшей стороны Скопина-младшего, энергично и кругообразно шевельнул перед собой сжатыми кулаками. Жест этот, ни в малой степени не соответствуя авиамодельным забавам сына, красноречиво свидетельствовал, что отец — шофер, чьи руки привыкли к баранке автомобильного руля.

— Сын на техническую станцию ходит, — прибавил он с приметной гордостью. — Занимается. Точно.

— И в этом году ходит? Отлично! Ну, вот видите! Значит, он уже не такой безнадежно вялый мальчик, каким кажется.

Евгения Николаевна направилась ближе к Скопину, подошла совсем вплотную к парте, за которой тот сидел, и легонько побарабанила по ней пальцами.

— Вы могли бы мне очень помочь, — сказала она.

Анечка насторожилась еще более прежнего и даже приложила карандашик к губам.

— Леня ваш всегда такой медлительный, и взгляд у него рассеянный, печальный, скучный. Кажется, ничто его не интересует, ко всему на свете он равнодушен… Дремлющая, сонная душа… А это, оказывается, совсем и неверно. Вон какая у него стойкая привязанность к техническим занятиям! Отсюда, очевидно, и его любовь к черчению. Ясно? Не правда ли?

Она просила отца помогать ей: надо терпеливо добиваться, чтобы Леня занялся школьными предметами с тем же увлечением, с каким он отдается приватным занятиям на технической станции. Надо разбудить в нем самолюбие, чтобы не довольствовался самым малым — одними тройками. Надо привить ему охоту к соревнованию с товарищами…

— Конечно, это не так просто, — предупредила она, возвращаясь за свой столик. — Одними внушениями, скучными назиданиями и поучениями мы ничего не добьемся. Воронин Константин! — назвала она фамилию другого ученика, но тут же на некоторое время снова вернулась к делам Леонида Скопина: — Будем действовать вместе и в школе и дома, будем с вами, товарищ Скопин, чаще встречаться, советоваться, подсказывать друг другу, и я уверена — мы расшевелим Леню, раздуем в нем живую искорку…

Еще так недавно Анечке было жаль родителя в желтой кожаной тужурке — таким выглядел он огорченным, — теперь он снова шевельнул в воздухе сжатыми кулаками, точно круто направлял руль невидимой машины по новому пути.

— Константин Воронин! — повторила учительница. Худенькая женщина в теплом вязаном платке еще раньше поднялась с места, дожидаясь. — Садитесь, пожалуйста. Сидите! Сидите!.. Костя ваш учится хорошо. Очень хорошо. — Пожилая женщина глубоко поклонилась, стягивая плотнее на груди платок обеими руками. — Никаких замечаний не имею. — Снова поклон. — Случается, правда, пошаливает, иной раз любит покуролесить на уроке, лишь бы рассмешить товарищей. А однажды цирковой номер показывал. Правда, в перемену. Стоял на парте вниз головой. — Мать Воронина и тут молча поклонилась. — Но я думаю — все это не беда, пройдет… Это, наверное, от избытка энергии. А ученик он хороший и общественник настоящий, добрый, отзывчивый товарищ, недаром его в комсорги выбрали… Да вы садитесь! Сидите, пожалуйста! — упрашивала Евгения Николаевна, но женщина в большом платке все стояла и кланялась.

Покончив с Ворониным Константином, классная руководительница перешла к Громову Алексею и тут в явной нерешительности задумалась. Алеша составлял для нее едва ли не самую трудную педагогическую задачу. Так она и сказала Александре Семеновне.

— Нет, нет, — поспешила она успокоить Алешину маму, заметив, как та горячо вспыхнула от стыда перед столькими свидетелями, — я вовсе не собираюсь огорчать вас плохими отметками…

Она подошла к Александре Семеновне и заговорила совсем тихо, так тихо, точно не хотела посвящать остальных родителей в этот особенный случай своей школьной практики:

— Трудный, очень трудный и сложный характер у Алеши, я одна никак не могу разобраться… Иной раз он кажется рассудительным и вдумчивым, гораздо старше своих лет, а то вдруг совсем ребенок… Или без всякой видимой причины заупрямится, становится колючим, дерзким, ощетинится, как зверек, нападает на него какая-то враждебная угрюмость — сладу тогда нет.

— Стесняется? — нерешительно высказала предположение Александра Семеновна.

Все в классе, и особенно Анечка, напряженно ловили каждое слово в этих объяснениях, которым учительница, казалось, хотела придать секретный характер.

— Трудно мне с ним.

— И дома он нас замучил. Вбил себе в голову, чтобы кончить с учебой и скорей на завод.

— Что? Разве? Я ничего не знала…

— Отец ему и думать запрещает, а он свое — на завод и на завод!

Новость эта весьма обеспокоила учительницу. Ей хорошо известны были добросовестность и старательность мальчика, она верно угадывала в нем чувство долга и ответственности, она находила в нем также и самолюбие, и гордость, и достоинство… много хороших качеств, а плодов они не давали. Алеша ожесточался у нее на глазах, и вот уже, оказывается, силы в нем надломились, он больше не хочет учиться и надумал бежать из школы…