Жизнь в эпоху перемен (1917–2017) - [15]

Отцу такое веселое начало понравилось, страх прошел. Поговорил с ребятами с соседних коек — и во всем разобрался. Некоторые «правдолюбцы» тут спорили со мной — загибаешь ты, как и твой батя: причем тут — вуз сельского хозяйства — и театр? Есть такие люди, которые видят только то, что положено, а фантастическое, необычное не видят. Жаль мне таких людей! Ведь в необычном, праздничном самый смак жизни. Да — жизнь переворачивалась — в театре пришлось устроить общежитие сельхозвуза — число поступающих резко увеличили, ненадолго…

В России и так были прекрасные урожаи, до революции она вывозила зерно во многие страны — но случался и голод, крестьяне мерли. И вот, почему-то в театре (все у большевиков вверх тормашками!) шумная орда неотесаных крестьянских детей. И из них хотят «скоростным методом» сделать специалистов — агрономов, ученых? Правильно ли это? Отцу было шестнадать лет, предстоял еще год учебы в школе — но его, после экзаменов, сразу приняли — причем не на подготовительные курсы, а в студенческую группу! Спешили, очень спешили готовить молодых. Правда, отец хвастливо рассказывал, что на вопрос — читать умеешь? — стал наизусть читать десятую главу «Евгения Онегина», которую он выучил, на спор с Тынянкиным, еще в Елани.

Мама, которая в эти же годы поступила в сельскохозяйственный институт — правда, в Казани, — рассказывала, что обучение велось «групповым методом». В одну группу собирали самых сильных и самых слабых, и после экзамена всем студентам ставили… самую низшую оценку, которую получил самый слабый ученик… Так что приходилось всеми силами подтягивать слабых — иначе двойки ставили всем.

Учились, по воспоминаниям мамы, страстно, могли сидеть ночи напролет, ленивых яростно «прорабатывали», и результат был, знания и навыки усваивались «ударными темпами». Конечно, новые выпускники вузов не имели того вида, того воспитания, да и той всесторонней культуры, что была у старых специалистов, но их возможности, рвение, таланты здесь могли проявиться и развернуться.

Отец, по свойству его характера, запоминал все самое яркое и веселое. Как говорится — «век такой, какой напишешь». Каждый пишет свое.

Отец запомнил самое первое занятие. Каждому в аудитории дали лист бумаги и карандаш. Потом преподаватель сказал, что это испытание на память и наблюдательность.

— Нарисуйте на листе один большой круг… теперь, не рядом с первым, — второй круг, поменьше, и третий где-нибудь, совсем маленький. Посмотрите на них внимательно. Теперь закройте глаза — только честно. И по памяти постарайтесь поставить точки карандашом внутрь круга. У вас всего «три удара»! Начали.

Отец, в отчаянии зажмурившись, щупал бумагу, пытался вспомнить круги… ткнул… еще раз ткнул! Потом, не выдержав, приоткрыл глаз… Ни одного попадания! Покосился… у соседа — обе точки в круге! «Да — не видать мне высшего образования!» — подумал батя.

— Так. Закончили? Теперь напишите имя и фамилию и несите сюда.

Потом преподаватель разглядывал листочки, вздыхал.

— Плохо мое дело! — подумал батя.

— Так вот, — сказал преподаватель. — Это был экзамен на честность. На самом деле попасть во все три круга абсолютно невозможно. И даже в один — маловероятно. Я пока не буду называть фамилии, но листочки сохраню. Обман в науке недопустим — запомните это!

Выходили, крепко задумавшись.

Начались лекции. Читали, в основном, старые профессора — новых еще не было. Отец был поражен, как они выглядели, как замечательно говорили, как умели самое сложное, не упрощая его, сделать понятным. Отец говорил, что старался успеть записать не только узкий научный смысл, но и саму фразу, во всей ее красе.

Совсем недавно в саратовском сельхозвузе был проректором уже знаменитый тогда Николай Иванович Вавилов — теперь он уже перевелся в Ленинград, — но в Саратове оставались его коллеги, его друзья и сотрудники, «высший свет» сельскохозяйственной науки. Особенно, говорил отец, его поразил преподаватель генетики. И, подражая ему, отец купил галстук — и после носил его всегда.

Конечно, были отдельные горлопаны, да случались и целые собрания, на которых «боролись с буржуазным влиянием», в частности — с галстуками… Одажды критиковали отца, но он со сцены сказал: «Я не для того сюда приехал, чтобы в лаптях ходить» — и от него отстали. А в целом, вспоминает он, ребята были веселые и толковые.

— Помню — заходит в аудиторию наш староста, Боря Кац, все кидаются к нему, окружают, а он, смеясь, говорит: «Кто будет толкаться — тот не получит талоны».

В начале каждый недели выдавали талоны на обед в студенческой столовой (денег никаких не давали). Обед — жидкий овощной супчик, на второе — поварешка вареного гороха и — чай. Хлеб лежал на подносе, можно было брать.

Когда подходишь — раздатчица берет твой талон, ставит на нем крест и кидает — можно было незаметно увести. Съешь, что дают, через час голодный живот снова начинает урчать. Походишь-походишь, потом пытаешься хлебным мякишем стереть, как резинкой, крест на талоне. И можно попытаться еще раз всучить тот же талон — иногда удавалось урвать и второй обед. Но чаще прогоняли — при этом все смеялись, осуждения не было, все понимали ситуацию. И уныния не было — настолько интересно было учиться, сколько приходило нового, интересного, невероятного — только успевай переваривать. С пищей для ума нехватки не было, а именно это — отец вывел уже тогда — в жизни самое главное. Потом из театра их выселили, переселили в бывший монастырь, а в театре снова пошли спектакли, и иногда раздавали бесплатные билеты, и отец непременно ходил, но почему-то один, без барышень — видимо, стеснялся. Или копейки экономил? Вдруг она мороженое попросит!