Жизнь в эпоху перемен (1917–2017) - [16]

На каникулах отец мечтал поехать домой, но вместо этого послали на практику по механизации производства в сухие и широкие степи Заволжья. Туда завезли американские комбайны, но работать на них было некому, пришлось учиться. Отца поставили комбайнером на прицепной комбайн фирмы Холт, а местного рабочего назначили штурвальным. Работа была напряженной. В засушливой степи пшеница вызревала очень короткая, и приходилось держать, — рассказывал отец, — режущую часть хедера очень низко. При срезании малейшей сухой кочки пыль попадала в комбайн, и он оказывался в облаке удушливой горячей пыли, похожей на дым. Комбайн останавливали и искали возгорание. Это не работа! Оказалось, умелое управление хедером — большое искусство. Комбайн двигался от большого гусеничного трактора, и слаженная работа с ним — тоже на совести комбайнера, как и работа молотилки, и своевременная выгрузка зерна в грузовик. Только успевай! А ведь отцу не было еще и семнадцати. Однажды к полю на виллисе подъехал американский инструктор с красивой переводчицей.

«…А может, это была и не переводчица!» — вспоминая эту картину через полвека, усмехался отец.

Но переводчица не понадобилась. Проследив за работой комбайна, инструктор поднял пальцы «колечком», что по-американски означало «окей». Отец получил заударную работу (за угарную работу, как шутили друзья) от руководителей практики шерстяные брюки и джемпер. Было сорок градусов жары, пыль закрывала небо, и друзья смеялись над таким подарком, требовали, чтобы отец все это немедленно надел. Но отец решил подарить джемпер старшей сестре Татьяне, которая, по сути, и вытащила его из деревни в сельхозинститут. А брюки решил поберечь, надеть позже, когда похолодает. Но не довелось — их в первый же день украли из палатки, где отец жил. Вот тут вот, рассказывал отец, он чуть не заплакал с досады.

Нужно сказать, что, хотя отец был несгибаемым, и делал все, что считал нужным, упорно и до конца — и с фото той поры глядит кудрявый красавец — бойким парнем, центром компании, таким уж «хватом» он не был, поэтому и с брюками он разбираться не стал. Он больше анализировал события, приходил к правильному решению в уме. И решил так: кто украл, вряд ли проживет нормальную жизнь, если не исправится, непременно сядет, а у него-то самого как раз все хорошо: выучился на комбайне, показал себя лучшим — так с какой стати ему страдать?

Вот такую обработку событий лучше практиковать с самого начала — и жизнь выстроится, как надо. Хотя практичным отец не стал — жил, скорее, задумчиво-отрешенным. Уже на первом курсе умудрился два раз крепко стукнуться лбом. Первый раз — когда шел по улице, читая книгу — и врезался на ходу в фонарный столб. Второй раз — в сберкассе, когда вносил заработанное на комбайне, снес лбом стекло: в задумчивости как-то не заметил его. Поскольку все время думал — должен был стать ученым. И стал им.

После практики он еще успел заскочить домой, повидаться с родителями, и вернулся в Саратов к началу (а вернее, уже к продолжению) учебы.

Мать, узнав, как он там прожил предыдущую зиму, дала ему на зиму целый чемодан сушеного гороха.

Когда переполненный поезд подходил уже к Саратову, в вагоне началась какая-то суета, толкучка. Потом отец вдруг увидел через стекло, что какой-то мужик идет по платформе с его чемоданом. Пробился через толпу, догнал того и хотел сгоряча дать по шее и отнять чемодан… Но первая мысль не всегда самая лучшая. Пригляделся, вдумался, вник. Мужик еле тащил этот чемодан — скособочился, даже на шее вздулись жилы. Но чемодан не бросал. Тяжелее мелкого гороха — разве что золото. Или — книги. Но на книги вор вряд ли рассчитывал… И отец принял нестандартное решение (это первый признак активного ума)… «А зачем мне отнимать у него чемодан? Чемодан неподъемный… а он таранит его в нужном направлении… так пусть несет! Отнять всегда успею — скорость невелика». Вор, скособочась от напряжения, спустился с платформы, оглянулся злобно (еще только хозяина чемодана ему не хватало, и без того тяжело!), но продолжал нести, еще на что-то надеясь (и это правильно, надежды никогда не надо терять!). На перекрестке вышла заминка… потом вор свернул — в нужном направлении… Нужном ему? Но и отцу тоже. Пока что интересы сторон совпадали. И этим глупо было не воспользоваться. Лишь на последнем перекрестке вор обмишурился, свернул не туда! Тут уж отцу невольно пришлось вмешаться. Подошел не спеша, тронул того за плечо:

— Ну спасибо, друг! Дальше я сам.

Вор затравленно посмотрел на него.

— Твой, что ли? — с досадой произнес вор.

Отец скромно кивнул.

Вор, плюнув, бросил чемодан и заковылял прочь.

Мог бы, конечно, выразить претензию: «Ты что — раньше не мог сказать?».

Но не стал этого делать — боясь, видимо, что полемика может затянуться и привести к нежелательным результатам.

Слушая эту его историю, я пришел, наверно, к тем же выводам, что и отец:

— Может, не стоит так уж сразу страдать, дергаться, кипешиться? Может, враги твои, обливаясь потом, несут чемодан твой как раз в нужном тебе направлении?

Глава восьмая. Побег (1932–1936)

Когда отцу исполнилось девяносто, я мягко попросил его написать воспоминания. «Ты думаешь, я еще что-то помню?» — усмехнулся он. Помнил — и еще как! Вот что он написал.