Глава первая. Утерянный рай (1911–1914)
Жизнь моего отца полна ярчайших сюжетов. И если бы он писал — я бы в лучшем случае стал при нем скромным Дюма-сыном. Но боюсь, что и «Даму с камелиями», написанную сыном Дюма, написал бы тоже мой отец — а мне бы не оставил вообще ничего! Но поскольку он не писал — было некогда, — все оставил мне, рассказал.
Вот он — первый раз без присмотра, в восторге бежит куда-то по кривой тропке, еще не окрепшие ножки запинаются о колдобины — но это неважно: он в первый раз выбежал в мир! Ветерок, солнце! Рядом, чуть впереди, так же восторженно, как и он, скачет воробушек, тоже младенец, и тоже, видимо, в первый раз!
И вдруг (в этом месте отец поднимал две растопыренные ладони) — сбоку несется черная тень, она все увеличивается и накрывает их!.. Хлопанье крыльев, жалобный писк — и снова безмятежное солнце, только батиного друга на тропинке уже нет — унес коршун. Тень смерти пронеслась! И показано это ему года, наверное, в полтора. Почему на все живое и радостное налетает черная тень?
Ведь не было ничего лучше жизни в деревне! Во всем — радостный смысл, ни одной бессмысленной минуты. Еще ползая на четвереньках, рассказывал отец, — выцарапывал из земли вкусные корешки и грыз их, откуда-то уже все знал. Тогда с ранних лет чувствовалось: земля — это главное, что окружает тебя, она кормит и спасает, она — источник жизни… сейчас она воспринимается большинством лишь как место для могилы — отсюда, наверное, и всеобщий пессимизм. Может быть, когда земля казалась живой, не так страшно было ложиться в нее, как сейчас, когда земля кажется холодной и мертвой?
Ранней весной ручейки стекали по косогору, а двухлетние мужички, ползая и деловито сопя, выцарапывали для ручейков русла, направляя воду в свой огород: «Вот, пошла к нам!» — и в сладкой усталости вытирали лоб грязной ладошкой. Какая, впрочем, грязь? Это земля, где рождается жизнь — из тех семян, которые бросишь ты. И какие могут быть сомнения в смысле твоего существования? Вот он, смысл!
Сейчас, больше чем через сто лет после отцовского деревенского детства, я иду по Невскому, мерцают гирлянды, впереди новый, 2017 год. Молодой папаша, прижав к животу, тащит задохнувшегося в целлофановом мешке большого игрушечного медведя с тусклыми пуговками вместо глаз. А в их годы, рассказывал отец, на зиму брали в дом живого теленка, чтобы не мерз в хлеву. Вот это была игрушка — мычащая, лижущая их щеки горячим шершавым языком! Чуть не дрались дети — кому ухаживать за ним — и потом уже занимались этим и летом, и всегда! И становились хозяевами без каких-либо понуканий, наоборот — с восторгом. А с этим вот чучелом медведя чего делать, когда надоест своей тупостью, неподвижностью и бесполезностью? Просто — будет пространство отнимать, и все! И ребенок — боюсь, такой же вырастет, малоподвижный и бесполезный, как игрушечный медведь! С кем поведешься. Но где сейчас телят взять? Почему жизнь из осмысленной и полезной, пахнущей землей и выращенными тобой огурцами, стала какой-то пустой, свелась — при любой профессии — к нажиманию клавиш на компьютере, к ощущению, что от тебя ничего не зависит?
Что за изменения произошли с человечеством? И кто сделал это?
А ведь лучше прежней жизни и не было — каждый день наполнен делом и смыслом, ощущением прямой пользы твоих, пока маленьких, дел — и картинами природы, столь значимыми для всех. На небо смотрели с надеждой! А сейчас и в окно посмотришь разве что вскользь, в размышлении: какие ботинки надеть. А впрочем, без разницы! — всего-то дойти до метро. Погода — без разницы, да и все как-то так… А тогда — это был бесконечный, великолепный, ни на миг не отпускающий огромный театр от горизонта до горизонта!
Как лучший в своей жизни вспоминал отец летний обычный день, когда они с матерью поехали всего лишь сгребать скошенную на лугу траву. Путь был неблизкий, и зная это, отец привольно раскинулся в телеге и смотрел в небо. Сколько ему было лет — он не помнит, только помнит, что лежал поперек телеги, значит, был совсем невелик. Но какой мир открылся перед ним, какая игра солнца и разноцветнейших, на восходе, облаков! «Даже пошевелиться почему-то боялся! — вспоминал отец, — чтобы не спугнуть…» Что? Какой компьютер это изобразит? Цвета! Запахи! Вызывающее восторг потряхивание телеги на кочках! И вдруг прямо в зенит выкатилась тучка, зарокотал гром, крупные капли застучали — звонко по телеге, мягко — в пыль. Отец даже не пошевелился — восторг только нарастал! Я не был там, но почему-то и для меня самый волнующий запах — чуть прибитой дождем теплой и пышной пыли, — когда лишь отдельные темные капли, как шляпки гвоздей, придавливают ее. Дышал бы этим всегда — но теперь лишь изредка, на бегу, вдохнешь… — где теперь это можно поймать, чтобы так все совпало? Но ведь бывает же! Главное — не пропустить.
…Телега вдруг стала разворачиваться, он приподнялся.
— Намокнет наше сено, опять погоду надо ждать! — сказала мать, впрочем, без всякой горечи. Жить природой да еще обижаться на нее — глупость несусветная.
