Жизнь с препятствиями - [8]

— Еще бы! Это же самый настоящий донос!

— Не нужно так выражаться, попросил Сорокопут. — Если вы уважаете в себе почтальона, то вы должны его в себе уважать.

Потом он опять занялся письмом.

— Если я написал, что Дятел летает на работу, значит, я знал, что он летает на работу. А если б я знал, то знали бы и другие. Но другие не знают, раз не знаю я, а если не знают они, значит, и я ничего не знаю. Как же я мог написать это письмо?

— Ладно, — сказал Канарей, — порвите его и забудьте.

— Вы знаете, я, наверно, его порву. А? Как вы думаете? Прямо сейчас возьму и порву. Подумаешь, документ государственной важности!

Документ? Государственной важности? Сорокопут прислушался к своим последним словам. А ведь письмо действительно может рассматриваться как документ. И кто его порвет? Он, Сорокопут!

— Нет, — сказал Сорокопут, — я не могу его порвать. Вернее, не то, что не могу, я могу, но только не порвать. Знаете что — порвите его сами!

Солдат Канарей выполнил приказание.

— Ну вот, — облегченно вздохнул Сорокопут. — Теперь я уже вспомнил, что не писал это письмо. Не понимаю, зачем мне его принесли? Я прошу больше не носить мне таких писем. То есть, письма носите, но не такие, а такие может не носить.

Он до того приободрился, что даже стал потихоньку скандалить.

— Вы мне лучше скажите, почему я не получаю газет, — наскакивал он на гостя. — Почему мне не носят газет — вот что вы мне скажите!

— Не могу знать. Я же не почтальон.

— Ах, он не почтальон! — возмутился Сорокопут, словно обращаясь к кому-то третьему. — Как носить чужие письма, так он почтальон, а как доходит до газет, так он не считает себя почтальоном!

Сорокопут наскакивал на гостя, пока не вытеснил его за дверь. Затем он вернулся в комнату и только теперь вспомнил о Зяблике. Странно, Зяблик как будто оставался здесь. Куда же он девался?

И тут Зяблик вышел из шкафа. Он вышел из шкафа так, будто выходил из него каждый день и это давно вошло у него в привычку.

— Гм! — сказал Зяблик и посмотрел при этом на Сорокопута.

Больше он ничего не сказал. Он только сказал: «Гм!» и удалился.

Парикмахерская «Стриж и клиенты»

После ухода Зяблика Сорокопут чувствовал себя неспокойно. Зяблик так на него посмотрел… Нет, конечно, Зяблик и прежде на него смотрел, но то было совсем не так, а так это было впервые. И чего он посмотрел? Может, он думает, что Сорокопут написал о Дятле?

Сорокопут вышел из дома и стал бродить по улицам.

Прохожих было много, но все они спешили по своим делам, и Сорокопуту никак не удавалось кого-нибудь остановить, чтобы как следует отвести душу.

Каменщик Жаворонок мостил тротуар. Он легко ворочал большие плиты и что-то бубнил себе под нос, — видно, Жаворонку нравилась эта работа.

Сорокопут постоял, подождал и, видя, что Жаворонок не обращает на него внимания, сказал:

— Вот, говорят, что Дятел летает. Но лично я этому не верю.

Жаворонок поднял голову, посмотрел на внезапного собеседника.

— Подай-ка мне вон ту плиту.

— Не то, что не верю вообще, но не верю, что он летает… — Сорокопут с трудом тащил плиту, стараясь не упустить нить разговора.

— Я даже мало знаю этого Дятла, — продолжал он. — Нет, знать-то я его знаю, но что он летает — с какой стати это придет мне в голову?

— Дай-ка мне еще вон ту плиту, — сказал Жаворонок.

От такого разговора Сорокопут быстро выбился из сил.

Некоторое время он работал молча, потом попрощался с Жаворонком и побрел дальше.

Дворник Орел подметал улицу.

— Вы слышали про Дятла? — между прочим спросил Сорокопут. — Говорят, он летает. Не все, правда, говорят, но некоторые.

— Мало ли что говорят! Всех не переслушаешь.

Дворник усердно трудился крыльями, и Сорокопут заметил в раздумье:

— Если все будут летать, то кто же будет работать?

И он побрел дальше, машинально читая вывески, которые, собственно, были и не вывески, потому что были написаны прямо на тротуаре. Среди них особенно выделялась одна: ЗАВЕДЕНИЕ «СТРИЖ И КЛИЕНТЫ».

Когда-то Стриж имел немало хлопот со своей вывеской. Она у него прежде выглядела так: «ПАРИКМАХЕР СТРИЖ. СТРИЖЕМ, БРЕЕМ».

Но у властей бреющая парикмахерская почему-то ассоциировалась с бреющим полетом. Стрижа затаскали по инстанциям, и вывеску пришлось сменить. Вот тогда он и придумал новое название, ловко обойдя не только слово «бреем», но и само слово «парикмахерская».

Заведение «Стриж и клиенты». Клиентам было приятно, что о них написали такими большими буквами, и они валом валили в парикмахерскую. Заведение Стрижа превратилось в клуб, здесь заключались сделки и подписывались контракты, обменивались новостями и старыми анекдотами, и среди всего этого хаоса эмоций и информаций усердно хлопотал Стриж, любовно поглаживая доверчивые горла клиентов.

Сегодня в заведении было на редкость тихо. Стриж трудился над Чижом, а в стороне сидел профессор Дубонос и терпеливо ждал своей очереди.

— Мода не должна нравиться, — рассуждал между делом Стриж, — она должна озадачивать. Вот, к примеру, этот хохолок. Если он здесь, то он пройдет незамеченным, а если здесь? Это уже совсем другое.

— Как выручка? — прервал его рассуждения Чиж, проявляя интерес к другой области знаний.