Жизнь прожить... - [5]

На Рейне ли,

А может, на Днепре,

А может быть, и дальше —

На экваторе.

Но ти-ши-на.

Замри и не дыши!

И ты услышишь,

Как восходит солнце.

Хорст заглянул в бетонное оконце,

В холодный мрак:

Там тоже ни души.

Взошел на вал.

Полынные кусты

Еще с себя росу не отряхнули.

Черпнул песок.

И вот они в горсти,

В его горсти,

Чуть сплющенные пули.

Одна.

Две.

Три.

В горсти!

А сколько их

Под ним,

В земле,

В крутых песчаных скосах,

Остроконечных пуль

И тупоносых,

Любых систем

И образцов любых!

Им счету нет.

Здесь каждый сантиметр

Исклеван ими

С боевых дистанций.

Здесь столько отстрелялось

Новобранцев,

Что им, пожалуй,

                       тоже

                              счету нет.

Что божий храм,

Где с именем Исус

Святой

Водой

Кропят новорожденных!

Сюда,

На цель,

Под знаком «Готт мит унс!»

Вели крещеных всех

И некрещеных

Простых парней.

Вели весь род мужской,

Вели

За поколеньем поколенье —

И стрельбище

Тачало в отдаленье

Пошивочно-убойной мастерской.

И вот молчит.

Молчит, как никогда

За долгий век,

Быть может, не молчало.

Здесь три войны

Берут свое начало,

И ни одна

Не вскрылась борозда.

* * *

Здесь пули, пули, пули —

Сплошь.

Скажи вот так —

И скажут: врешь.

Да оп и сам,

Да он и сам

Не верил собственным глазам.

Как будто ночью,

Час назад,

Ушел в песок свинцовый град

И от людей таится…

Пройдут года,

Пройдут века —

Он не вернется в облака,

Водой не испарится.

Какой посев!

Огромный вал

Набит им до предела.

И Хорст копал,

И отсевал,

И удивляться забывал:

Он просто дело делал.

Как будто вышел в огород

И роет,

Роет,

Роет…

Теперь ни бог его, ни черт

Отсюда не уволит.

Теперь он сам хозяин здесь,

Батрак

И управляющий.

И сила есть

И хватка есть

В его руках пока еще.

И никаких тебе машин

И никаких деталей.

Он здесь один,

Совсем один.

И все четыре дали

Лежат вокруг.

Луга, поля

С парными ветерками.

И просто песенка шмеля,

И пули под руками.

Он отсевал их

И — в рюкзак.

А жарко стало —

Снял пиджак,

Рубаху снял,

И снова рыл,

И сам собой доволен был.

А день-то, день!

Как неземной:

Прозрачен весь

И ярок.

Метался крестик именной —

Серебряный комарик —

Туда-сюда,

Туда-сюда

Над волосатой грудью…

А где-то мчались поезда,

И громоздились города,

И суетились люди

В чаду

И в лязге городском,

В цехах

И в рудном штреке —

В своем

Убойно-скоростном

И потогонном веке.

А здесь — простор!

Лучей поток.

И Рейн в крутой излуке…

Хорст отшвырнул лопату,

Лег,

Крестом раскинув руки.

Ударил в ноздри трав настой,

Крылом взмахнула птица,

И небо

          синей

                 высотой

Упало

На ресницы,

Ушло в глаза

И тишиной

Души его коснулось.

И вдруг ладьей берестяной

Земля под ним качнулась.

И он в ладье.

И он плывет

В неведомые дали

От всех тревог,

От всех забот,

От всех земных печалей.

Плывет,

Скользит его ладья

Без времени, без меры

Куда-то в гавань забытья,

В края до нашей эры.

Где только штиль,

Где только синь

И солнечные пятна…

Но звук нацеленной осы

Вернул его обратно,

К своим делам.

И решето

Кружит в руках, качается —

И пули, пули

Всех сортов,

Толкаясь, обнажаются.

Совсем спокойные,

Совсем,

Без высвиста,

Без высверка,

Любых калибров и систем,

От Фридриха до Бисмарка,

От Бисмарка

И далее —

До дней последних Гитлера.

Оглаженные в талии,

Нетленные,

Нехитрые.

Одна к одной — века и дни.

Одна в одну —

                     как сестры.

Лопатой ткни —

И вот они

Уже в руках у Хорста.

Совсем спокойные.

Он рыл

И на коленях ползал.

Он — первый!

Первый, кто открыл

В них — бесполезных —

Пользу!

8

Ведет во двор велосипед,

А во дворе — опять! —

Сосед

Сидит на лавочке.

Штаны,

Как флаги, треплет ветер.

А на развалинах войны

В войну играют дети.

Хорст вынул пачку сигарет

И закурил.

— Ну что, сосед?

Сидишь?

— Давно сижу, старик. —

И веки сузил в щелку. —

А было, брат, стоял как штык

И каблуками щелкал.

А как шагал!

Бетон и тот,

Как палубу, шатало.

«На-право, взвод!

На-лево, взвод!»

Шагал, а думал мало.

Вперед!

За жизненный простор!

И я

Стрелял и топал,

Да так, что шаг мой до сих пор

В печенках у Европы.

И вот сижу, бедняга Курт,

Сижу

Безногой тумбою,

Подобно той, во что плюют.

И — представляешь! — думаю.

Он закурил

И снизу вверх

Взглянул

И сплюнул зло.

— Во-первых,

                  думаю о тех,

Кому не повезло.

Да-да, старик!

А во-вторых,

О вас я думаю — живых.

Поскольку я,

Как видишь сам,

В полтела жив,

В полтела там —

На фронте, у Валдая.

А иногда я по ночам,

Представь себе,

Летаю.

Разры-ыв!

И я,

Как головня,

В созвездье Зодиака

Лечу!

А ноги без меня

Еще бегут в атаку.

И представляешь, старина,

На полпути до рая

Вдруг подвела меня волна,

Не донесла,

Взрывная.

Срываюсь вниз —

И сам не рад:

Земля горит!

Моря горят!

И костыли мои в огне,

В огне

Окно и двери…

Проснусь — мурашки по спине.

Смотрю — глазам не верю:

Рассвет на улице,

И я

Не на краю воронки.

Штаны — мои.

Кровать — моя.

И костыли в сторонке

Стоят, фабричные,

Впритык,

Как дополненье к мебели…

Лежу и думаю, старик:

А может, ног и не было?

А может, я таким и рос

Всегда

По божьей милости?

Хорст по плечу его:

— Ты брось!

Ведь все равно не вырастут.

— Ты гений, Хорст! —

Воскликнул Курт. —

А вот они… они

Растут.

Схватил костыль

И костылем

Он ткнул перед собой

Туда,

Где дети за углом

Разыгрывали бой.

— А подрастут — в шинельку их

И —

Под кулак фельдфебеля,

Чтоб в них,

Верзилах строевых,

Ни человека не было.

«А ну-ка, бравые, ра-авняйсь!

А ну, болваны, р-руиг!»[2]

И в настоящую,

Как нас,

В кровавую игру их.

Вперед!

Как велено судьбой