Здесь степь да степь.
Здесь эхо, как в колодце,
Глубокое
На дальние слова.
Скажи: Москва —
И тут же отзовется
И в мыслях перемножится:
Москва…
Москва… Москва…
Растает звук,
Но губы
Все будут пить из донных родников
Заветный смысл
Возвышенного сруба
Ее восьми слагаемых веков.
— Москва… —
Вздохнет молодка у калитки,
Войдет в избу
И там —
Одна в избе —
Прикинет шаль московскую
К улыбке
И в зеркале понравится себе.
Москва… Москва…
Бывало, у дороги
Мальчишкой заглядишься в синеву…
И вдруг отец —
Большой такой, нестрогий —
Шепнет:
— А хочешь, покажу Москву? —
И ты: — Хочу! —
Как выдохнешь,
И словно
Глазами потеряешься в степи.
— Хочу! Хочу!
— Но, чур, сынок,
Ни слова
Про то маманьке.
А теперь терпи.
Терпи, сынок! —
И за уши тихонько,
За кончики,
Потянет из порток:
— Расти, сынок!
Тянись ушам вдогонку.
А будет больно — покряхти чуток.
И ты кряхтишь, согласно уговору,
Но тянешься —
Без этого нельзя —
До той слезы блескучей,
За которой
И впрямь как будто — синие леса
И птица-жар!
Все ближе,
Ближе,
Ближе…
И жарче все!
И тут уж ты, малец,
Сморгнешь слезу
И крикнешь:
— Папка, вижу!
А что видал —
Не спрашивал отец.
— Москва? А как же!
Знаем, что большая… —
Припомнит дед, ходок из ходоков,
И, все края ни в чем не понижая,
Как стог поставит,
Выведет с боков
И верх навьет —
Куда тебе скворечня! —
По центру чтоб любая сторона: —
Москва, она вот тут стоит,
В овершье,
А вкруг нее слагается страна…
Москва… Москва…
И то сказать: столица!
И то сказать: одна на весь народ!
А речь зайдет, к примеру, о границе —
Она и там — строжайшая — пройдет,
По контуру,
И тут вот — близко-близко,
Уж ближе нет —
У сердца и виска.
Хасан, он вон где — в сопках уссурийских,
А шрам, он вот —
Над бровью Рудяка
Горит,
Горит
Зарубинкой багровой
И знать дает
Наглядностью своей,
Что нет ее, огромной-преогромной,
Земли родной
Без родинки на ней,
Без пяди нет,
Без краешка,
Без края,
Без колоса с державного герба.
Случись беда —
И крайняя
Не с краю
Окажется та самая изба,
Где жил твой дед,
Где сам ты, чтоб родиться
И вырасти с годами в мужика,
Был — так ли, нет —
В отцовской рукавице,
Где грелась материнская рука.
Был песенкой
От радости и грусти,
Выл лесенкой
От неба до земли…
И лишь потом —
Допустим, что в капусте —
Тебя, чуть больше варежки, нашли.
И с той поры
По собственной охоте
Ты топ да топ
От печки в той избе…
И вроде бы не ваше благородье,
А, вот поди ж ты, сызмала тебе
Такой простор!
И косвенно и прямо —
Тебе,
Тебе
На вырост зоревой…
Ах, что ты, мама,
Погоди ты, мама!
Простор зовет — какое там «домой»!