Жизнь поэтов - [23]

Разумеется, она живет в холмистом Беркшире[17]. Да, разумеется. В детстве я провел там не одно лето, и места эти остались такими же, как тогда. Для меня тут отчий дом души. Чтобы ощутить это, достаточно было один раз прогуляться по притихшему тенистому лесу. Хвойный подстил скрадывает звук твоих шагов. Стрекоза, медленно поворачиваясь, парит в столбе ясного света. Ручей в расселине журчит, катясь по белым камням. Здесь жил Мелвилл, жил Хоторн, приобщивший меня к Романтике, и даже Уильям Каллен Брайант. И здесь живет она. Однажды зимой мы сняли номер в гостинице в тридцати милях от ее городка. Хотя она свободная, незамужняя женщина, осторожничает она больше, чем я: ей надоели всякие пересуды, она честно вкалывала учительницей в начальной школе, зарабатывая деньги на аспирантуру, но всегда находились сплетники, болтавшие, что и научной степенью, и всем прочим она обязана своей привлекательной внешности, а ее такие сплетни очень задевают. Поэтому лучше, чтобы нас не видели вместе. Ладно, меня это тоже устраивает. На ней было темное облегающее пальто, а под ним нарядное платье с высокой талией — синие ирисы на белом фоне. Мы выпили в баре и прошли в наш номер. Кровать под старину с четырьмя резными столбиками была застелена покрывалом, отделанным синелью. Я задернул шторы позади белых занавесок. Еще там было два мягких кресла с подголовниками — таких маленьких, что в них нельзя было сидеть. Ванна на львиных лапах в ванной комнате. Мы разделись и предались любви.

Как бы ты ни представлял все в воображении, как бы яростно ни вожделел, стоит ей сбросить одежду, и образ становится живым человеческим телом во всей его особости — лишняя складочка тут, округлость там, полноватость бедер или трогательная узость плеч, груди не такие большие, как ей хотелось бы, или же какая-нибудь несоразмерность, слишком уж густые и длинные волосы для такого тела, какое-нибудь свидетельство торжества или тирании обычной жизни, женский протест против совершенства формы, и ты — конечно, во всей особости твоей собственной судьбы — сжимаешь ее в объятьях, и твое воспаленное вожделение делается чистым и необыкновенно спокойным, и ты смеешься, обнаруживая, что просто и невинно занимаешься любовью с другим человеком.

Ближе к ночи пришло время отвезти ее домой. Мы пустились в тридцатимильное путешествие до ее городка. Было поздно и очень холодно. Дорога вилась между высокими сугробами, холмы по обе стороны от нас щетинились темным лесом. Она показала мне на несколько звезд, видневшихся в черном ночном небе. Я вырубил фары. Она испуганно засмеялась. С потушенными фарами и выключенным мотором мы покатились вниз по извилисто спускавшейся с горы дороге. Она обеими руками вцепилась мне в руку, до боли сжав ее, и все смеялась и дрожала, пока мы неслись со склона — темная тень на темной дороге под звездами.

Она всегда щепетильно отказывалась от подарков — принимала только те, что стоили совсем пустяк. А мне все время что-нибудь дарила: цветы, декоративные ложки, антикварные открытки, вазочку — маленькие подношения, сделанные под впечатлением минуты, неизменно красивые и со вкусом выбранные.

Я довез ее до окраины ее городка в горах, где она оставила свою машину. Река была скована льдом. Ветер мел снег по улицам. У самого берега реки — красный кирпичный завод с заколоченными дверьми и окнами.

Но вот лежит открытка от нее — красочные иностранные горы, далекие перевалы. Гималаи. «Я познакомилась с одной компанией и еду дальше с этими людьми. Прости меня». Она, видите ли, познакомилась с одной компанией и едет дальше с этими людьми. А сама превратилась в красивую открытку с иностранными горами, чужими далекими небесами. Я провожу пальцем по строчкам, написанным ее рукой. Как-то раз она сказала мне: «Язык — это что-то почти нереальное».

Не только в религии, в науке тоже: Лайнус Полинг, получивший Нобелевскую премию по химии, упорно продолжает настаивать на мощном лечебном действии витамина C, принимаемого в лошадиных дозах, он настаивает, следуя логике и убеждению, покуда его не лишают ассигнований и не объявляют полученные им данные несостоятельными. Полинг, ему уже далеко за семьдесят, сохраняет добродушие и полную невозмутимость: буднично, без единой жалобы, преодолевает препятствия и рассказывает о том, что знает, на официальных обедах. Наука стала для него неким обнесенным стенами городом, и он стоит, изгнанный, у врат вместе с другими изгоями, ибо последовал за своим призванием туда, куда оно привело его.

Ну и, конечно, классический случай Вильгельма Райха[18]. Было время, когда Фрейд считал его лучшим среди своих последователей. Какие у него были труды, какой вклад он внес в литературу по психоанализу! И вот на своем дальнейшем пути вперед он, следуя логике и убеждению, пришел к идее исцеления всего общества. Продолжал идти все дальше вперед, обреченный в своей приверженности, — прямо в оргоновый бокс. Вышел из него где-то в Нью-Гемпшире, чтобы кончить свои дни, сбивая НЛО из жестяной лучевой пушки собственного изобретения.

Позвонила мать:

— В газете пишут о твоем друге Нормане, я постоянно вижу его по телевизору, а почему ты никогда не выступишь по телевизору?