Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2 - [31]
На другой день в Академию, действительно, прибыл новый помощник Ковингонта. Это был студент Петроградского университета, математик, мой ученик, грузин, очень симпатичный человек. После моего об’яснения с ним, он, вероятно, донес, куда надо, о том, что происходит в Академии, и через несколько дней Ковингонт был убран, а вновь прибывший помощник вступил в исполнение обязанности комиссара Академии и, понятно, мы все свободно вздохнули, освободившись от подобного суб’екта. Конечно, Ковингонт сказал мне на прощание, что он очень сожалеет расстаться со мной, которого он очень уважает, но что ему приходится покинуть этот маленький пост, так как он получает большое назначение на Юг — в Харьков. Но не прошло и двух месяцев после его ухода из Академии, как мы прочитали в газетах об’явление от Чека, что всякий, кто распознает тов. Ковингонта, тот имеет право немедленно расстрелять на месте. Вот с каким комиссаром приходилось нам, ученым мужам, иметь дело.
В это же время мне приходилось хлопотать за Петровича. Я направился к Горькому, который в то время жил на Кронверкском проспекте, в Петрограде. Меня он принял очень ласково, но сказал, что не защитник всяких генералов. Я об’яс-нил ему, что генеральство здесь не при чем, что Петрович — профессор баллистики в Академии, а таких специалистов у нас в республике более нет, но мои доводы не произвели надлежащего эффекта; тогда я был мало известным человеком, и он наотрез отказал что-либо сделать.
От Горького я отправился в особое учреждение, которое имело целью оказывать содействие ученым. Главным секретарем состоял доцент Петроградского Университета Апатов, физик nq специальности. Достаточно было взглянуть на физиономию этого ученого, чтобы вывести почти безошибочное заключение, что его скорее всего можно было охарактеризовать, как дельца по всяким житейским вопросам, чем кабинетного ученого. Я вовсе не хочу критиковать его ученые познания, потому что я никогда не говорил с ним о научных вопросах, но с первых же фраз я понял, что попал куда надо для того, чтобы достигнуть благоприятных результатов для
Дом Н. Н. Ипатьева в Екатеринбурге (Свердловск), в котором была убита царская семья
нашего начальника. Когда я ему рассказал всю историю-, то он сейчас же соединился по телефону с Чека, вызвал председателя Бакаева и об’яснил ему, что без вины арестован начальник Академии, и что я, от лица всей Академии ручаюсь, что он ни в чем не виноват. Бакаев обещал пересмотреть все дело и освободить его в случае его невиновности. Через несколько дней начальник был освобожден; он просидел в общем около двух недель и жил в одной камере вместе с уголовным преступником, посаженным за убийство; товарищ по несчастью сначала принял его очень сурово, а потом почувствовал большую симпатию к Петровичу, и они расстались друзьями.
Моя жизнь в конце 1919 года и начала 1920 года была очень однообразна и бездеятельна. Я жил в казенной квартире, но в виду недостатка дров приходилось ютиться в маленькой комнатке рядом с кухней, которую я предоставил нашей бывшей гувернантке. Обе комнаты отапливались одной плитой, которая служила также для приготовления нашей скудной пищи. Температура в моей комнате с вечера была около 7-8 град., а к утру доходила до 4-5 град. Mademoiselle Jeanne готовила утром обед из супа с овощами или капустой, иногда с соленой рыбой, и жареного картофеля и различных каш. Вечером мы ели сухую рыбу (воблу), хлеб и чай. Целый день она была на уроках, а я навещал разные учреждения Академии Наук, Артиллерийский Комитет и др., более для разговоров, чем для дела. За исключением двух лекций в неделю, я ничего не делал; работать в лаборатории было невозможно, — и, в сущности говоря, я и многие мои коллеги и товарищи по Артиллерийскому Управлению были как бы пенсионерами, получая скудное пропитание, одинаковое для всех, согласно принципам настоящего коммунизма. За это время я много читал, а в особенности штудировал историю России по Соловьеву и польского историка Валишевского о царствовании Екатерины II. Иногда вечером, лежа в постели я думал, почему я, полный сил и энергии гражданин, могущий принести большую пользу своей стране не только с научной точки зрения, но также и для практического налаживания химической промышленности, должен бездельничать и быть на положении пенсионера. Отчего, думал я, не пойти к Ленину, не высказать ему свои переживания и не предложить свои силы для работы по соей специальности, столь необходимой в то время для нашей разрушенной страны. Несомненно, не только он, но и другие большевики, как интеллигенты, так и рабочие, были знакомы с моей деятельностью во время войны. Но меня удерживало от такого шага сознание, что они не поверят искренности моего желания получить работу и будут искать, быть может, другую причину.
