Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2 - [202]

Агенты ГПУ применяли разные способы для ареста невинных людей. Так, напр., бывший мой ученик по Академии, инженер Н. И. Довгелевич был остановлен на улице, когда шел на службу, каким то человеком, который очень вежливо попросил его следовать за ним по крайне важному делу, касающемуся порохов. Довгелевич, который служил в Военном Химическом Тресте и считался лучшим пороховым инженером, поверил и попал на Лубянку, в тюрьму ГПУ. На другой день его жена сообщила мне по телефону, что ее муж пропал без вести; она просила меня навести справки и помочь его освобождению. Что я мог сделать, чтобы вырвать его из рук всесильного ГПУ?

Эти факты все более и более подтверждали мое подозрение, что не далеко то время, когда и меня постигнет такая же участь, как и моих дорогих учеников и товарищей по Артиллерийской Академии. Одно новое обстоятельство подкрепило во мне уверенность в неизбежности моего ареста.

В день имянин моей жены в Ленинграде у нас собралось довольно большое общество и было очень оживленно и весело. В числе гостей был профессор Л. Ф. Фокин с своей женой. К концу вечера Л. Ф. Фокин отозвал меня в сторону и сказал мне очень неприятную для меня вещь:

«Прекращайте, Владимир Николаевич, поскорее вашу заграничную деятельность, так как Московское ГПУ очень недовольно вашей работой заграницей, а также и тем, что Вы являетесь изобретателем очень важных патентов в Германии».

«Да я все это делаю с разрешения правительства и о всех моих работах докладываю в Совнаркоме», — ответил я.

«Ничего это не значит, — прибавил Фокин. —■ ГПУ сильнее всех наркоматов, и если из ГПУ идут неблагоприятные для Вас слухи, то Вы должны быть особо осторожны. Во всяком случае, я по товарищески Вас предупредил. Делайте, как знаете, но мой совет: кончайте скорее Ваши обязательства в Байерише Верке».

Я не имел никакого основания не верить Фокину, который за последнее время вращался в кругу московских большевиков, пригласивших его и инженера Клюквина принять участие в постройке Бобринского комбината, находившегося в Московской области. Конечно, это известие меня очень расстроило, и я долго не мог успокоиться и решил осторожно расспросить об этом слухе у Н. А. Клюквина, моего ассистента в Артиллерийской Академии. Клюквин счел за благо для себя начать мало по малу сближаться с большевиками с целью поступить в партию; в то время он уже числился кандидатом и потому был вхож в коммунистические круги. Он относился ко мне очень хорошо и был мне благодарен за то, что я ему помог выйти в люди и получить звание штатного преподавателя технологии в Артиллерийской Академии. Не задолго перед этим он защищал диссертацию в Академии на заданную мною ему тему: «Крекинг некоторых дестиллятов нефти». Н. А. Клюквин был человек со смекалкой и полезный работник по технической части. Он обещал мне осторожно узнать, какие слухи циркулируют в Москве по поводу моей заграничной работы. Через некоторое время я узнал от него, что я пользуюсь большим уважением и доверием со стороны коммунистической партии и, что, если я буду продолжать такую плодотворную для страны работу и не буду выступать против советской власти, то никто меня не тронет; но, конечно, будет гораздо лучше, если я сосредоточу всю свою работу в СССР и буду поменьше находиться заграницей.

Хотя собранные Клюквиным сведения были успокоительного характера, тем не менее они не могли избавить меня от гнетущей мысли, что рано или поздно я должен буду предстать перед грозные очи ГПУ, которые уже давно и зорко следили за каждым моим шагом. Я утверждаю положительно об этой слежке, так как я узнал от двух моих очень расположенных друзей, которые были вызваны в Московское ГПУ и дважды, в разные времена, были подробно допрошены о всех подробностях моей жизни и о всех моих убеждениях. Один из допрошенных был мой старый знакомый, всей душой и телом преданный мне человек, и только по глубокому расположению ко мне решился сообщить мне подробности его допроса в ГПУ; под угрозой смертной казни он не смел передавать мне даже о своем вызове в ГПУ, а не только о заданных ему вопросах. Я не могу назвать его имени (хотя он уже умер), потому что боюсь, что это может отразиться на его родственниках. Но из того, что он сказал мне, я мог заключить, как интересуется ГПУ образом моих мыслей и убеждений. На один из заданных следователем ему вопросов по поводу моих убеждений, мой друг ответил ему следующей фразой:

«Вы, тов. следователь, наверно считаете В. Н. незаурядной личностью, и неужели Вы можете думать, что подобные люди могут не иметь своих мнений, не сходных с директивами той или другой власти, которая в данный момент представляет страну? Я никогда не слыхал от В. Н. каких-либо вредных для советской власти речей, но я, как либеральный человек, не могу себе представить, чтобы В. Н. не имел своего особого суждения по вопросам, которые поступают к нему для разрешения, и он, согласно своему опыту и совести, без боязни заявит власть-имущим свое мнение, чтобы они были разрешены на пользу страны».

Другим человеком, о котором я знаю, что его также два раза вызывали в ГПУ для допроса обо мне, была одна моя знакомая; ее и ее семью я знал около 8 лет и до конца 1929 года я не подозревал, что ее вызывали в ГПУ. Только перед самым моим от’ездом в Германию, в конце декабря 1929 года, она под величайшим секретом сообщила мне, что ее допрашивали в ГПУ относительно моего поведения и моих разговоров с ней и ее родными. Она подробно рассказала мне, какие вопросы были ей заданы и какие ответы она дала на них. Она сказала, что дала наилучшую характеристику моих поступков и убеждений, и прибавила, что такого честного и доброго человека редко можно встретить в настоящее время. Она решилась рассказать о своем последнем посещении ГПУ, потому что из расспросов она увидала, что мне может угрожать, если не арест, то допрос, и что я должен быть готов к этому нападению! со стороны ГПУ.