Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2 - [139]

Как я указал ранее, я начал работу в Химическом Комитете, который сначала числился при ГАУ (Главном Артиллерийском Управлении), пригласив на службу в качестве управляющего делами Влад. Алекс. Березовского, служащего в ГАУ. Я его знал еще во время войны, как очень толкового и честного работника, «и мне тогда часто приходилось иметь дело с ним, так как он мне помогал в проведении в ГАУ некоторых вопросов, — главным образом, финансовых. Фишману очень не понравилось, что у меня находится на работе преданный мне человек, который передает мне все подробности, касающиеся порядков Химического Управления. Ему казалось, что Березовский, критикуя его действия, натравливает меня против него. Но он никогда не говорил мне о том, что надо заменить Березовского другим лицом, более подходящим для Химического Комитета. Совершенно неожиданно для меня я получил бумагу от помощника начальника Химического Управления, в которой кратко указывается, что Березовский увольняется от его должности по Комитету. Я хотел идти об’ясняться по этому поводу с Фишманом, но оказалось, что он уехал в командировку и приедет только через день или два. В это время Березовский об’яснил мне, что он получил аттестацию, в которой было сказано, что он не имеет права занимать мест в управлениях, обслуживающих военную промышленность. Получение такой бумаги было равносильно «волчьему паспорту», так как она характеризовала обладателя такого удостоверения, как неблагонадежную личность и он мог быть арестован при всяком удобном случае. Насколько мог, я успокоил Березовского и сказал ему, что я приму все меры, чтобы его реабилитировать и поместить его на службу в Военно-Техническое Управление, где ему ранее предлагали хорошее место, но он отказался, так как не хотел уходить от меня.

Когда приехал Фишман, я тотчас же спросил его, на каком основании уволен Березовский и почему он ранее не сказал мне о причине его увольнения, что совершенно недопустимо со служебной точки зрения. Он стал мне говорить, что это дело ГПУ и что он ничего сделать не может. На это я ему категорически заявил, что ГПУ не может выдать такой бумаги без участия его, как начальника, и чтобы он не говорил, я все равно не поверю. Я знаю Березовского, как честного работника и он не заслуживает такой аттестации и буду его защищать. Я ничего не имею против состоявшегося его увольнения, так как его дальнейшая служба в Управлении делается после этого инцидента совершенно немыслимой, но я решительно протестую' против такой несправедливой оценки, настаиваю на немедленном из’ятии этой бумаги и на замене ее хорошей аттестацией.

«Если же Вы, тов. Фишман, — закончил я, — не пожелаете сейчас же, при мне, позвонить в Особый Отдел ГПУ, чтобы они сняли свое обвинение с Березовского, то я немедленно пойду к самому Дзержинскому и об’ясню ему все дело».

Мой тон и возможность для меня, как члена Президиума ВСНХ, во всякое время разговаривать с Дзержинским, так подействовали на Фишмана, что он сейчас-же соединился по прямому проводу с Особым Отделом ГПУ и передал его и мою просьбу из’ять от Березовского данную ему аттестацию и позволить ему поступить на службу в Военно-Техническое Управление ВСНХ. Мы получили ответ, что все будет сделано согласно нашему желанию. Через несколько дней Березовский был принят в упомянутое Управление, но, конечно, этот инцидент не мог содействовать улучшению наших отношений с Фишманом. Служащие в Химическом Управлении разделились на два лагеря; одни — ставленники Фишмана, другие — на моей стороне. Но и те, кто ранее работал со мною, из боязни ГПУ, в некоторых случаях во вред делу соглашались с мнением Фишмана. Я приведу один небольшой пример. Н. Прокофьев, изобретатель по противогазам, работавший очень успешно со мной и во время войны, и в Химическом Комитете, в очень энергичной форме заявил мне, что ему мешают работать и не дают средств выполнять задания Противогазового Отдела Комитета. Он не раз об этом говорил мне и раньше, но в последний раз так категорически просил меня заявить Фишману, что я решил поговорить с последним. Когда я сделал доклад Фишману, то мы решили позвать Прокофьева и точнее узнать, в чем именно задержка в исполнении возложенного на него поручения. Представьте себе мое удивление, когда на вопрос Фишмана, жаловался ли он мне на проволочку, чинимую ему Химическим Управлением, Прокофьев ответил, что он этого не делал. Я был до того поражен подобным предательством человека, который за час до этого заявил мне, что не будет более работать при таких обстоятельствах, что только моя доброта удерживала меня дать этому делу ход и тотчас-же призвать в кабинет Фишмана тех свидетелей, в присутствии которых происходил разговор между мною и Прокофьевым в моем кабинете. При этих обстоятельствах я твердо решил, что при первом же удобном случае я уйду с места председателя Химического Комитета и попрошу сделать меня консультантом.

Другой эпизод характеризует отношения к Фишману членов Химического Комитета и профессоров, принимавших участие в разработке методов получения различных ядовитых газов. В виду того, что Доброхим, за неимением средств, очень плохо развивал работу по изучению химических проблем, Фишман предложил Химическому Комитету организовать особое совещание, на которое пригласил некоторых профессоров высших учебных заведений, и обсудить наиболее важные химические вопросы, соприкасающиеся с военной химической техникой. Изучение наиболее важных химических вопросов можно будет дать для разработки химическим лабораториям Институтов и Университетов, снабдив их необходимыми средствами, которые можно будет выхлопотать у Реввоенсовета. Собственно говоря, Фишман ничего нового не предложил, а только желал в большем маштабе привлечь научные химические силы на работу для Химического Управления. Совещание было собрано; Фишман изложил свою точку зрения и, получив одобрение со стороны членов совещания, попросил выбрать членов комиссии и также ее председателя. Я попросил позволения Фишмана уйти из Совещания, чтобы не влиять своим присутствием на выборы. Мне потом рассказали, что случилось. На вопрос Фишмана, кто должен быть председателем организационной комиссии, все единогласно заявили, что самым подходящим для этого был бы академик Ипатьев. Это заявление настолько смутило Фишмана, что он не удержался от вопроса: «почему выбор всегда падает на Ипатьева? Почему я не мог бы в данном случае заменить его?» После некоторого молчания проф. Е. И. Шпитальский решился ответить: «потому что у Вас, Яков Моисеевич, нет усов». Конечно, это было сказано в форме шутки, но она дышала дерзостью и Фишман, конечно, ее Шпитальному не простил и, вероятно, дал о нем где надо нелестную характеристику. Узнав об этой истории я при первом свидании с Фишманом сказал ему, что у меня столько всякого дела, что нагружать себя еще новыми обязанностями, мне совершенно не под силу и предложил ему занять председательское место.