Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 1. 1867-1917 - [7]

Заниматься с дядей Митей было одно удовольствие, и я с братом называли время, проведенное с ним, «усиленными занятиями», понимая это с самой лучшей точки зрения пользы, которую он нам приносил. Каких только вопросов мы не обсуждали с дядей Митей! Пожалуй, из всей родни он был наиболее полезным советником и воспитателем нашего умственного миросозерцания. Воспитанные с детства в строго религиозном режиме, мы были очень удивлены, что, дядя Митя не верит в Бога и не ходит в церковь; любя его мы, дети, просили его пойти в церковь для исповеди и причастия. Мы не боялись с ним говорить на различные темы и задавать ему вопросы, с которыми никогда бы не посмели обращаться к другим членам семьи.

После моего выздоровления было решено, что я, пока не наверстаю пропущенного, не буду ходить в гимназию, и буду усиленно заниматься с дядей. Благодаря его уменью я был в состоянии уже в скором времени усвоить все пропущенное и весной выдержал экзамен в первый класс. В этот период детства я отличался большой рассеянностью, некоторой ленью и нежеланием долго сосредоточиться на данном предмете. Если вспомнить о моей шаловливости, то не трудно понять, что дяде Мите было не легко вести со мной занятия. Вспоминаю один эпизод. Мои занятия с дядей происходили у отца в кабинете, где находился диван. Как-то раз мать вошла в кабинет, чтобы послушать, и увидала, что я лежу на диване с одной поднятой ногой и рукой и в таком положении отвечаю на заданные вопросы. Но не успела она вспылить и накричать на меня за это безобразие, как дядя взял ее за плечи и сказал: «иди и не беспокойся, — слава Богу, что он и так мне отвечает».

Хорошо, что этой сцены не видал отец, а то, несмотря на протесты дяди, мне было бы сделано соответствующее внушение.

В то лето, когда я выдержал экзамен в 1-й класс, мой отец решил перестроить дом и значительно увеличить его размеры, так как он стал тесен для нашей семьи. От старого дома осталось только две комнаты, в которых могли жить отец и мать, а потому нас, детей, отправили в пансион В. В. Бобровой. Месяцы эти я вспоминаю без удовольствия, так как нам не хватало того приволья, к которому мы привыкли дома.

А дома тем временем шла спешная стройка, которая очень дорого обошлась моей матери. Отец, как архитектор, летом был перегружен делами, и потому возложил на мать ряд работ по постройке дома; она должна была принимать и выдавать материалы, а также отчасти наблюдать за ходом работ. В это время она уже страдала катаральным бронхитом, кашляла и при таком состоянии пребывание в атмосфере пыли, грязи, сквозняков и т. п. было для нее прямо губительным. Осенью она стала чувствовать недомогание и слабость, уже не могла заниматься с нами и вести хозяйство, была вынуждена много времени проводить в постели. В начале 1878 году ее положение настолько ухудшилось, что доктора предложили отцу немедленно отправить ее в Крым. В самом начале марта она уехала, взяв с собою мою сестру Веру. Почти два года она прожила в Крыму, — сначала в Ялте, затем в Алупке. Болезнь обострялась: у нее был туберкулез и легких, и горла... В начале 1880 года она скончалась — 33 лет от роду...

В нашем доме все переменилось. Еще до отъезда матери, в качестве гувернантки к брату и сестре, была взята Анна Васильевна Мазанова, сестра В. В. Бобровой. Немного позднее, для ведения хозяйства и для ухода за детьми, была приглашена молодая особа Марья Петровна Долгова. Я упоминаю об этом обстоятельстве, потому что эта последняя женщина сыграла в нашей жизни очень большую роль: она взяла на себя полную заботу обо мне и о брате и полюбила нас, как родных.

После отъезда матери, я был взят из Классической гимназии и начал готовиться дома для поступления осенью во второй класс 3 Московской Военной гимназии. Мне не известно, почему было принято это решение и было ли на то согласие моей матери. Мне было десять с половиной лет, когда я выдержал экзамены во 2-й класс гимназии и надел ее мундирчик.

Обстановка в Военной гимназии была совсем не схожа с обстановкой в гимназии Классической. Прежде всего я сказал бы, что отношения между воспитательским персоналом и учениками были здесь более сердечными и мягкими, чем в гимназии Классической. Обязанности воспитателя Военной гимназии и классного наставника в Классической гимназии были существенно отличными. Воспитатель Военной гимназии должен был знать своих учеников не только формально, но и обязан был стараться вникать в их характер, знать их домашнюю обстановку. Руководители 3-ей Военной гимназии были на высоте этих требований. Во главе гимназии стояли: директор полковник Бертолоти, инспектор Езучевский и старший воспитатель В. К. Викторов. Эти три лица давали направление всей педагогической деятельности гимназии и свойства их характеров, как будто, дополняли друг друга.

Директор гимназии полковник (а потом генерал) Бертолоти был воспитателем по призванию. Воспитанники его любили, уважали и боялись. Но боязнь была не следствием страха наказания, а более возвышенного чувства, которое невольно проявляется к любимым людям вследствие нежелания причинить им неприятность или боль. Мы все чувствовали, что он болеет душой, когда кто-нибудь совершает неблаговидные проступки, и его наставления были проникнуты желанием нам только одного добра. Ранее назначения директором Военной гимназии он был ротным командиром в Александровском Военном Училище и там сохранилась о нем очень хорошая память. Я не ошибусь, если скажу, что не было ни одного воспитанника, даже удаленного по неспособности или по плохому поведению, который бы не сохранил наилучшего воспоминания об этом образцовом воспитателе и начальнике.