Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 1. 1867-1917 - [11]

Я и раньше больше других предметов любил математику,

— теперь интерес этот стал осознанным, и я начал усиленно заниматься ею в размерах больших, чем того требовала программа. Большую помощь мне и в этот момент оказал дядя Митя, который давал в высшей степени ценные указания относительно методов разрешения различных алгебраических и геометрических проблем вообще. В результате изменившегося отношения к учению, в аттестационном списке уже за первую четверть 6-го класса я попал в разряд «хороших», заняв 8-ое место. Из 6-го класса в 7-ой я перешел уже 3-им, попав в разряд «очень хороших». В последнем классе я продолжал заниматься очень усердно, — особенно по математике и физике, — и на выпускных экзаменах отлично разрешил все письменные задачи по алгебре, геометрии и аналитической геометрии и окончил гимназию так же 3-им в разряде «очень хороших», — но не получил полного балла по поведению (за поведение я имел только 11 баллов): причиной была моя смелость в высказывании своего мнения относительно порядков гимназической жизни и неумение подлаживаться под тон нового воспитателя, кап. Зарницына.

На выпускном экзамене я имел по алгебре и геометрии по 10 баллов и по аналитической геометрии —-11, — несмотря на то, что ответил на все вопросы и без ошибок. Наш учитель математики, Петр Павлович Протопопов, остался верен себе: его любимой фразой было, что математику на 12 знает только Господь Бог, он, учитель, на 11, — а ученик не может знать больше, чем на 10. Этого правила он держался в течение года,

— не отступ от него он и на выпускных экзаменах. Лучших, чем я, отметок от него не получил никто, — такие, как у меня, отметки были только у 3 человек...

Выставляя мне такие отметки Петр Павлович, тем не менее был вполне убежден, — и говорил об этом, — что я вполне способен хорошо усвоить курс высшей математики и пригоден для поступления в Артиллерийское или Инженерное училище. Мне, действительно, хотелось пойти в Михайловское Артиллерийское Училище, куда я и подал соответствующее прошение. Но свои шансы на прием я с самого начала расценивал не высоко: я знал, что в других корпусах, — особенно, в провинциальных, — баллы выставляются не так строго, как у нас, что там учителя математики придерживаются иных критериев для оценки знаний своих учеников, чем П. П. Протопопов. А конкурс на приемах в Михайловское Училище тогда был очень большой: принимали всего только 50—60 чел., имевших в среднем по математике не меньше 11,5 баллов...

Мои опасения, конечно, оправдались, — и мне пришлось поступить в 3-ье Военное Александровское пехотное училище, находившееся в Москве.

31-го августа 1884 года будучи 16 1/2 лет от роду я покидал навсегда отцовский дом и избавлял отца от дальнейших расходов на мое образование, так как поступал в Военное Училище на казенный счет. Мое образование стоило очень мало: за все пребывание в гимназии в течение 7-ми лет отец заплатил за ученье 350 рублей, а обмундирование и содержание дома стоили по тогдашнему времени очень небольшую сумму. При прощании, отец обещал давать по 3 рубля в месяц «на перчатки и табак» и прибавил: «в жизни бойся Бога, будь правдив и честен и остерегайся женщин». Так началась моя самостоятельная жизнь...

После свободной домашней жизни привыкать к казенной обстановке было очень не легко. Вновь поступивших пускали в отпуск сначала только раз в неделю, после занятий и до 10 часов вечера; только тем юнкерам, родители которых жили в Москве, разрешалось уходить в отпуск в субботу с ночевкой до воскресенья вечера.

Начальником Училища в то время был Свиты Его Величества ген.-м. Самохвалов, окончивший Академию Генерального Штаба по второму разряду и потому всю жизнь служивший не в штабах, а в армии. Этот генерал совершенно не понимал, каким должно быть воспитание будущих офицеров. Он, пови-димому, считал, что постоянными окриками и угрозами можно поддерживать дисциплину в Училище и создавать необходимый командный состав для нашей армии. Это поведение не могло внушать уважения, и юнкера чуть не с самого начала его появления в Училище дали ему презрительную кличку: «Епишка». На меня он производил с самого начала очень неприятное впечатление, и за все время пребывания в Училище я никогда не видал у него доброго выражения глаз: они были всегда злыми и пронизывающими, точно хотели в каждом юнкере найти не добрые начала, а порочные чувства и замыслы.

Необходимо заметить, что в 80 годах, после убийства Александра 3, в реакционное царствование Александра III, в военных кругах шло сильное гонение против всяких социалистических идей. Малейшее отклонение от установленного законом образа мыслей считалось политическим преступлением и виновные подвергались серьезным наказаниям, главным образом, ссылкой в места отдаленные. В год моего поступления в Александровское Военное Училище в Московском 4-м Кадетском Корпусе было обнаружено существование особого кружка кадет, которые доставали запрещенные начальством книги и занимались обсуждением социальных и политических вопросов. В этот кружок входили самые способные кадеты, которые по своим успехам могли попасть в Артиллерийское и Инженерное Училища. В наказание за вольнодумство их лишили права поступать в специальные Училища (где несмотря на все меры всегда царствовало относительное вольнодумство), а для исправления отправили в Александровское Военное Училище. Таких кадет, насколько я помню, было 6-8 человек, и во время пребывания в Училище они находились под особым наблюдением. Начальник Училища, не понимая, как можно воздействовать на молодежь, считал своим долгом при каждом удобном случае произносить краткие речи на тему о порочности социализма и о его вреде для государства. Для него слово «социалист» и «мерзавец» были синонимы. А в виду нахождения среди нас юнкеров, заподозренных в восприятии вольнодумных идей, он особенно старался доказать нам, насколько низки и вредны подобные люди. Молодые юноши, конечно, принимали все эти проповеди с презрительной насмешкой; нашлись домашние поэты, которые складывали, не лишенные юмора, стихи об «Епишке», называя его «гонителем, мучителем, фараоном». Была даже написана делая поэма, — «Епифиада». Надзор за чтением был очень строг, и ни одна книга без подписи курсового офицера не могла находиться в столике у юнкера. Мало того, если начальник Училища случайно находил у юнкера книгу, хотя бы и разрешенную офицером, но не относящуюся к военным предметам, то юнкер подвергался разносу, как человек, лишенный интереса к военной литературе.