Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 1. 1867-1917 - [10]

Здесь я должен более подробно рассказать о роли, которую сыграла в нашей жизни Анна Васильевна Мазанова. Войдя к нам в дом в качестве гувернантки незадолго до отъезда матери в Крым, через 10 месяцев после смерти матери она стала нашей мачехой.

Мы, дети (да я думаю и все наши родные и близкие знакомые), не только не уважали эту особу, но временами ее просто ненавидели. Отец находился под сильным ее влиянием, хотя я не думаю, чтобы он ее любил так же сильно, как мою мать. Мачеха почти совершенно не заботилась о нашем образовании, и жалела истратить лишний грош, чтобы помочь нашему умственному развитию. Нас даже не обучали дома иностранным языкам, о чем я очень часто сожалел, так как в зрелые годы было гораздо труднее их изучать, да и другие дела и обязанности не давали возможности изучить язык в такой степени, как это легко можно было бы сделать в юности. А между тем отец в это время уже располагал хорошими средствами. Он имел свой дом и, как архитектор, зарабатывал большие деньги, так что вполне мог дать нам первоклассное образование. Но он находился всецело под влиянием мачехи, которая, уделив из них небольшую часть для нашей скромной жизни, остальные деньги обращала в свою пользу, покупая на свое имя процентные бумаги. Из скаредности мачехи у нас почти никто не бывал; она сумела так сделать, что даже родные перестали посещать наш дом. Мачеха была полным антиподом моей матери, которая была обаятельной женщиной, радушной хозяйкой и умела окружить себя образованным обществом. При жизни матери, как мне рассказывала моя тетка, ее сестра, у нас в доме бывали преподаватели, доктора и другие образованные люди.

Интересно отметить, с какими товарищами мы имели дружбу и имели ли они на меня и на брата какое-либо влияние. Наилучшим нашим другом был наш двоюродный брат Дмитрий Ипатьев, который продолжал учиться в Классической гимназии. Он жил тоже на Пресне, через два дома от нас и мы поэтому часто видались. Это был очень серьезный мальчик, не крепкого физического сложения, но гораздо развитее меня в умственном отношении; он был годом старше меня. (Впоследствии он был присяжным поверенным в Москве и умер около 40 лет от чахотки). Его влияние на меня было очень хорошим, и мы большею частью беседовали на различные темы, касающиеся учебных предметов или прочитанных книг.

Но зато, остальные товарищи по Военной гимназии представляли из себя таких суб’ектов, от которых благовоспитанным юношам надо было бы быть подальше. Отец был очень строгим по отношению к нам, и мы не имели права уходить из дома без спроса. В гости к товарищам мы не могли ходить, так как наши родители не были знакомы между собою; мы могли только ходить к двоюродному брату, но также с разрешения старших. Но было несколько товарищей, главным образом, моего брата, которые приходили к нам для игр летом во время вакаций, но только в такое время, когда не было отца дома. Отец внушал страх не только нам, но и нашим товарищам, которые жили недалеко от нас, на Большой Пресне. Эти товарищи хорошо знали, что за все проделанные шалости им достанется в таком же размере, как и нам. Я не стану перечислять тех проделок, в которые мы бывали вовлечены по предложениям наших беспутных товарищей, но должен сказать, что несмотря на ознакомление со всеми непристойными вещами, наши натуры не могли воспринять сущности внушаемых нам представлений и понятий, и мы остались не упавшими в моральном отношении юношами. Эти три или четыре товарища, которые развлекали нас во время игр подобными рассказами, имели с нами общение в течение 2-х или 3-х лет, а затем они были удалены за дурное поведение и за неуспешность из Военной гимназии и к нашему благополучию совсем исчезли с нашего горизонта.

Моя педагогическая деятельность началась довольно рано. Будучи в 5-м классе я начал репетировать одного воспитанника 1-го или 2-го класса нашей гимназии Петра Шибкова, сына мелочного лавочника на Большой Пресне. Я должен был приготовить его к переэкзаменовке по арифметике и русскому языку. Помню, что он переэкзаменовку выдержал, и я заработал за это первые три рубля. Затем я понемногу продолжал репетировать и некоторых других воспитанников, но заработанные деньги я отдавал целиком родителям для покупки мне обмундирования.

Я перешел в 6-й класс, имея только удовлетворительные отметки. Это было в 1882 году, — когда мне было едва 14% лет. До этого времени к учению я относился лишь формально, — уроки готовил только для того, чтобы не получать плохих отметок. Ни один предмет, которые мы проходили, меня не интересовал, — даже математика, к которой у меня была прирожденная склонность. Начало перелома в моем отношении к учению относится именно к этому времени.

Сейчас мне трудно разобраться в причинах, которые вызвали этот перелом. Возможно, что пробуждение интереса к учению было искусственно задержано моей чрезмерной молодостью (я уже говорил, что я был самым младшим в классе); с другой стороны, возможно, что и в этом сказались тяжелые переживания, связанные с болезнью и смертью матери и с переменами, которые в то время произошли в нашей семье. Чтобы у меня появился живой интерес к учению, организм должен был окрепнуть и преодолеть тяжелую раздвоенность. Во всяком случае в моей памяти начало этого перелома связано с одним моментом. Это было весной 1882 года, — на Великом Посту. Искренне религиозный, я всегда серьезно относился к говению и исповеди, — а потому настроение у меня во время поста всегда бывало сосредоточенным и внутренне подтянутым. Как раз в эти недели по физике мы начали проходить раздел о «химических явлениях». В учебнике Краевича, — особенно в тогдашних изданиях, — этот раздел был совсем кратким и сухим, — скупым и на примеры, и на об’яс-нения. Но на меня он произвел сильное впечатление: меня поразила стройная связанность описываемых явлений, — и я снова и снова перечитывал эти немногие страницы, стараясь понять законы, которые эту связанность определяют. Конечно, я понял далеко не все, — но некоторые из основных линий наметились для меня в достаточной мере ясно. Помню, больше всего меня заинтересовали законы постоянства состава и кратных отношений, а также атомистическая теория строения вещества. Мне казалось, что я впервые посмотрел на мир открытыми глазами, — и мне захотелось учиться, чтобы полнее и лучше его понимать.