Жизнь ненужного человека - [41]

они ненавидят царя и, желая ему всякого зла, стараются устроить в России революцию.

Евсей, слушая эти речи, ждал, когда будут говорить о русском народе и объяснят: почему все люди неприятны и жестоки, любят мучить друг друга, живут такой беспокойной, неуютной жизнью, и отчего такая нищета, страх везде и всюду злые стоны? Но об этом никто не говорил.

После одной из бесед Веков сказал Евсею, идя с ним по улице:

- Значит - входят они в силу, слышал ты?.. Невозможно понять - что такое? Тайные люди, живут негласно - и вдруг начинают всё тревожить, - так сказать - всю жизнь раскачивают. Трудно сообразить - откуда же сила?

Мельников, теперь ещё более угрюмый и молчаливый, похудевший и растрёпанный, однажды ударил кулаком по колену и зарычал:

- Желаю знать - где правда?

- Что такое? - сердито спросил Маклаков.

- Что? Вот что - я так понимаю - одно начальство ослабело, наше начальство. Теперь поднимается на народ другое. Больше ничего!..

- И вышел вздор! - сказал Маклаков, смеясь. Мельников посмотрел на него и вздохнул.

- Не ври, Тимофей Васильевич... Врёшь ты... Умный, а врёшь.

Речи о революционерах западали в голову Климкова, создавая там тонкий слой новой почвы для роста мыслей; эти мысли беспокоили, куда-то тихо увлекали...

XIV

Идя в гости к Маше, он вдруг сообразил: "Познакомлюсь со столяром сегодня... Революционер..."

Он пришёл первым, подарил Маше голубые бусы, Анфисе роговую гребёнку; они, довольные подарками, наперебой угощали его чаем и наливкой. Маша, красиво выгибая полную белую шею, заглядывала в лицо ему с доброй улыбкой, и глаза её мягко ласкали его сердце. Анфиса, разливая чай, спрашивала:

- Ну, купец наш тороватый, когда же мы на твоей свадьбе гулять будем?

Евсей конфузился и, стараясь не показывать этого, доверчиво рассказывал:

- Жениться я не решусь, - это очень трудно...

- Трудно? Ах ты, скромница... Марья, слышишь? Трудно, говорит, жениться-то...

Маша улыбалась в ответ на громкий смех кухарки, искоса поглядывая на Климкова.

- Может, они трудность по-своему понимают...

- Я - по-своему!.. - сказал Евсей, поднимая голову. - Я, видите ли, насчёт того, что человека найти трудно, - чтобы жить душа в душу и друг друга не бояться. Чтобы верить человеку...

Маша села рядом с ним, он покосился на её шею, грудь, вздохнул...

"А если сказать им - где я служу?.."

Испуганный этим желанием, он быстрым усилием задавил его и, повысив голос, торопливо продолжал:

- Если человек не понимает жизнь, то лучше пусть он один остаётся...

- Одному - очень трудно! - сказала Маша и налила ему рюмку наливки. Выкушайте!

Евсею хотелось говорить много и открыто, он видел, что его слушают охотно, и это, вместе с двумя рюмками вина, возбуждало его. Но пришла горничная журналиста, Лиза, тоже возбуждённая, и сразу овладела вниманием Анфисы и Маши. Косая на левый глаз, бойкая, красиво причёсанная и ловко одетая, она казалась хорошенькой и бесстыдной.

- Мои идолы созвали гостей на сегодня и не хотят меня отпускать! говорила она, усаживаясь. - Ну, нет, говорю, уж как вам угодно...

- Много гостей? - скучно спросил Климков, вспомнив свои обязанности.

- Мно-ого! Да ведь это какие гости? Никогда никто гривенника в руку не сунет. Даже в Новый год и то два рубля тридцать копеек собрала я на чай с них...

- Небогатые, значит? - спрашивал Евсей.

- Ну, какое богатство? Ни у кого галош крепких нету...

- Кто же они, служащие?

- Разные. Иной в газете пишет, другой просто студент, - ах, какой один хорошенький есть! Чернобровый, кудрявый, с усиками, зубы белые, ровные, весёлый-развесёлый. Недавно приехал из Сибири, всё про охоту рассказывает...

Евсей взглянул на Лизу и опустил голову; хотелось сказать ей:

"Перестаньте!.."

Но вместо этого он тихо спросил:

- Сослан был?

- Кто его знает! Мои господа тоже были ссыльные.

- Кого теперь не ссылают! - воскликнула кухарка. - Жила я у Попова, инженера; богатый человек, свой дом имел, лошадей, жениться собирался, вдруг пришли ночью жандармы - цап!.. И заслали его в Сибирь...

- Я господ своих не осуждаю! - перебила её Лиза. - Нисколько. Они хорошие люди, не ругаются, не жадные... И всё они знают, обо всём говорят...

Евсей беспомощно посмотрел на румяное лицо Маши и подумал:

"Молчала бы, дура..."

- И у нас господа тоже всё понимают! - заявила Маша с гордостью.

- Когда случилось это - бунт в Петербурге, - оживлённо начала Лиза, так у нас все ночи напролёт говорили...

- Ведь и наши были у вас! - снова заметила кормилица.

- Были, были! Много народу было! И говорили они, и писали жалобы, а один даже заплакал, ей-богу!

- Заплачешь! - сказала кухарка, вздыхая.

- Схватил себя за голову и рыдает - несчастная, говорит, Россия! Воды ему давали. Даже мне жалко его, тоже заплакала...

Маша испуганно оглянулась.

- Господи, - как вспомню я сестрицу...

Встала и ушла в комнату кухарки. Женщины сочувственно посмотрели вслед ей, а Климков облегчённо вздохнул и против своего желания спросил Лизу, скучно и с натугой:

- Кому же они жалобы писали?

- Уж не знаю! - ответила Лиза.

- А Марья плакать пошла! - заметила кухарка.

Дверь отворилась, и, покашливая, вошёл брат кухарки.