Жизнь на грани - [116]

Особенно Машу радовало, что она успела написать папин портрет. Мало того что ей удавалось месяц прятать от него холст и держать все в секрете, так она еще была довольна конечным результатом.

Вообще говоря, Маша не очень любила портреты – они зачастую казались ей статичными и тусклыми, даже когда речь шла о классике. Но, вероятно, девушка вложила в мазки и краски всю свою душу, так что портрет получился жизнерадостным и игривым. На картине отец сидел за кухонным столом, улыбался и смотрел вперед. Он был в своем деловом костюме цвета голубой стали, который очень любил. На картине виднелась бордово-желтая полоска галстука. Костюм был расстегнут на несколько пуговиц. «Так что, – думала Маша мечтательно, – папочка поймет, что я нарисовала его вернувшимся с работы». Отец смотрел на нее с холста своими голубыми глазами, одной рукой опираясь на спинку стула – это надо, чтобы было видно его широкие плечи и красоту его сильных рук. На окне стояли цветы, и уличный свет, пробивающийся сквозь окно, освещал его загорелое лицо и русые волосы.

Маша хотела нарисовать и рабочий портфель отца, но подумала, что перегрузит картину деталями. Она и так допустила вольность, ведь знала, что папа, вернувшись с завода, в костюме за стол не садится. Исправлять было поздно, и к тому же ей показалось, что это придавало рисунку своеобразия.

Сдув попавшую на глаза челку, Маша поправила волосы и, взглянув с испугом на часы, попрыгала как белочка по коридору.

Вот уж в чем она себе отдавала отчет в тот день, так это в том, что вела себя как дура. Но девушка ничего не хотела с собой поделать – она была влюблена в папу, который с минуты на минуту вернется домой.

Напрыгавшись, она решила упаковать драгоценный холст в коричневую бумагу, но когда поняла, что от волнения у нее мало что получается, выскочив на лестничную площадку, выкинула бумагу в мусоропровод.

Отправив хлам в тартарары, Маша услышала, как кто-то вызвал лифт, и поспешно заскочила внутрь квартиры. Она нутром чувствовала, что это отец.

Все произошло неожиданно для них обоих. В этом было что-то театральное. Так бывает, когда смотришь хороший фильм или новый спектакль – с замиранием сердца, переживая за героев, как за себя самого, и при этом забывая, что сидишь в театре или в кино. Удивляясь тому, что все идет весьма гладко, словно по маслу, Антон в очередной раз почувствовал, что так должно было произойти. И это его «должно было» выходило за рамки логики, будучи необъяснимым.

Ведь сколько раз бывает, когда утром распланируешь себе день, а потом глядишь, что какие-то вещи не удается довести до ума. Здесь – кто-то что-то не успел, а вот тут – ты сам опоздал, а вот это, это и еще вот это – не могло получиться по определению, потому что всего учесть невозможно, вокруг тебя люди, а в сутках – стабильно двадцать четыре часа.

В их же с Машей связи (Антон не имел в виду секс) присутствовало все эти годы после смерти Ольги (а может быть, и раньше) что-то настолько объединяющее и интимное, что-то, что чувствовали оба. И поэтому все складывалось так, что иначе и быть не могло.

Поняв, в чем тут дело, Антон довольно долгое время провел счастливо, отодвинув в сторону свои самообвинения и привычку расставлять все по полочкам. Впрочем, если бы он этого не сделал, крыша бы поехала сама собой. Ибо уже на пороге он обратил внимание, сколь сильно она была рада его приходу, а кроме того, был приятно удивлен, с каким воодушевлением она прыгнула на него, повиснув на плече.

– Стой, Машуль, у меня ж пакет с подарками! – опешил отец, ощутив на себе ее мягкое женственное тело.

– Подарки – это здорово! – слегка игриво и отчего-то с хитрецой, как показалось Антону, посмотрела на него Маша.

«Удивительно, как же она повзрослела. Странно, что я раньше этого не замечал», – подумал Антон, пока она продолжала на него смотреть, грациозно отпрыгнув и подобрав в одну секунду пакет с подарками.

Возникла небольшая пауза. С каждой новой секундой она становилась все больше, и когда она уже готова была растянуться до размеров вечности и лопнуть как мыльный пузырь, Антон, набрав в себя как можно больше воздуха, сказал:

– Я люблю тебя.

Но почему его голос прозвучал так… двойственно? Или ему это послышалось? Действительно, сегодня творилось что-то странное с его слухом. И только еще через несколько мгновений до него дошло, откуда взялось эхо, – оба сказали одно и то же в одну и ту же минуту.

После этого они оба замялись и не знали, как быть дальше. Он смотрел, как глубоко дышала его взрослая дочь, так, что своей грудью поднимала и опускала всем известную футболку с Фиделем Кастро (вот счастливчик!). Было не вполне понятно, что произойдет в следующие несколько минут – Маша убежит и расплачется, посчитав, что праздник любимому папе испорчен, или еще что-нибудь эдакое, поэтому, не помня себя, Антон с какой-то странной и неподвластной ему уверенностью подошел к девушке, и они поцеловались.

– Нет. Давай лучше пойдем в мою комнату, – потащила она его за собой, и он послушался, мигом поняв смысл ее просьбы – Маша не хотела быть с ним в той комнате, где Антон занимался этим с ее мамой.