«Жизнь моя, иль ты приснилась мне…» - [13]

Встречая рассвет в небольшой долине у ручья, он вдруг остро, как в детстве, почувствовал, что впереди и позади бесконечность, а маленький человечек жалок в своей скорби на фоне мироздания.

С тех пор, как Александр спустился с гор, его жизнь почти не изменилась, он лишь очень остро воспринимал и впитывал все, что происходило вокруг. Каждая секунда стала золотым песком, который он без устали перебирал и любовался им, будто скупой рыцарь, дрожа над своим богатством. Каждый новый день он встречал с радостным нетерпением, и его ожидания всегда оправдывались. Став чувствительным и сентиментальным, часами наблюдая вокруг, он порой жалел, что не умеет рисовать, так много поводов он находил для вдохновения, а раньше, когда он пытался поразить мир своим писательским талантом, муза приходила редко и мучительно. Для этого ему приходилось терзать себя табаком, алкоголем и другими стимуляторами, изводить близких своих раздражительностью и неуравновешенностью.

Сколько горя лежало на весах его тщеславия и все напрасно. Зато теперь любое дыхание жизни приносило истинное наслаждение и желание поделиться этой радостью с другими, но прежние пути были закрыты. Он даже не пытался что-то пробовать. Огромное множество сказочных фантазий так и не были записаны, они приходили к нему по ночам.

Теперь ему было слишком много ночи для сна, и он лежал в темноте, вытянув руки поверх простыни и глядя вверх на потолок, где блуждали таинственные огни в сопровождении не менее таинственных шорохов и звуков. Все это рождало в работящем мозгу ирреальный мир, где он с удовольствием блуждал. Иногда в сказочную канву вплетались реальные, но далекие персонажи. Они приносили с собой беспокойство и тревогу в этот идеальный мир. В какой-то момент ночного бдения он вдруг ясно понял, что ему не удастся раствориться в своих фантазиях, пока эти призраки прошлого не получат от него свои моральные долги, и он решил уплатить по векселям.

Его поверенный звонил из Москвы, докладывая о переговорах. Это Кэролайн в своей международной среде отыскала этого Марка Бернштейна, «которому можно доверять», и он доверил больше, чем кому-либо другому. Странновато было обсуждать с человеком, которого даже не видел, семейные, почти интимные дела. Александр настолько отвык от этого, что то и дело смущался, а иногда даже стыдился. Ему было стыдно за Эльвиру, торгующуюся по мелочам, его смущало, что Марк знает об отношении детей к нему, что Соня отказалась от встречи с отцом. Но надо отдать должное этому неведомому Марку, что он был удивительно тактичен и щепетилен, за что Алекс мысленно благодарил еврейские корни и наследственное воспитание. Он даже подумал, что Марк способен помочь ему здесь справиться со всей приглашенной ордой, выполняя функции посредника или душеприказчика, о чем и было сказано в сегодняшнем телефонном разговоре. Марк почти согласился, хотя и просил время подумать. Но Алекс уже знал, что может на это рассчитывать.

17

Ольга сидела на кухне и смотрела, как они двигаются: пара стаканов, солонка, открывалка и зубочистки маршировали, позвякивая, к краю. Набор инструментов всегда был разный, и ей нравилось наблюдать за их рискованным походом и спасать их на самом краю пропасти. Ольга чувствовала себя спасателем, от вибрации казалось, что они трясутся от страха, но неумолимо движутся навстречу гибели. Последний аккорд барабана, и стиральная машина стала затихать. Сквозь умолкающий звук послышался жалобный призыв «мама» из спальни сына.

— Что это такое? Ты почему не спишь? — строго по-матерински произнесла Ольга, входя в полумрак детской.

— Мам… — Левушка сидел на постели, обняв поджатые колени. Материнское сердце дрогнуло. Ольга присела на край кровати и мягко произнесла.

— Зайка, тебя что-то напугало?

— Я почти заснул… но вспомнил, что скоро вы с Анюткой уедете… А как же я?

— Ты останешься с папой. Если хочешь, Соня с Денисом тоже поживут у нас? Мы же ненадолго.

— Да? А вдруг вы там останетесь? А папа возьмет и женится на ком-нибудь, а меня отдаст… в приют.

— Ну что ты такое плетешь? Что за мысли? С чего ты взял, что мы можем там остаться? Кому мы там нужны? Нас просто пригласили в гости.

— Мам, ты думаешь, я не понимаю. Ведь этот… дядька — отец Ани и Сони, значит, он имеет на тебя столько же прав, сколько и мы с папой. Вдруг он не захочет тебя отпускать.

— Милый мой. Ну, стоит ли так переживать из-за ерунды. Сам подумай, как взрослый, мы с Алексом не виделись… тринадцать лет, какое он может иметь право? Он может лишь просить, а мы делаем ему одолжение.

— Не понимаю. Если я не увижусь с бабушкой тринадцать лет, она перестанет быть мне бабушкой, а станет чужим человеком? Да?

— Нет, конечно. Время не властно над кровным родством, бабушка останется бабушкой навсегда, как мама, папа, сестры, это никуда не денется. Муж и жена это другая степень родства, иногда более близкая, иногда более далекая. Обычно, когда люди женятся, им кажется, что ближе их никого нет и что это навсегда, но…

— Я не буду жениться… никогда.

— Это еще почему?

— А потому. Я не хочу быть обманутым.

— Никто никого не обманывает. Мы сами рады обманываться. Ты, когда вырастешь, тоже захочешь быть любимым и поверишь девчонке, которая тебя убедит, что ты самый лучший на белом свете, и ей никто другой не нужен. Поверь, это самое лучшее в жизни, любить и быть любимым, и ради этого стоит ошибаться, обжигаться и пробовать снова и снова, раз за разом… разочаровываясь и влюбляясь ради того, чтобы затем встретить кого-то такого же близкого и родного, как твой папа для меня.