Жизнь моя, иль ты приснилась мне?.. - [12]

Я возвращаю ему молитвенник, часы, носовой платок и зажигалку. Унтер-офицер, подняв голову, смотрит на меня полными страдания глазами, он всхлипывает, икота у него продолжается, и слезы текут из глаз. Я похлопываю его по плечу и успокаиваю:

– Не надо! Говорите правду, и у вас всё будет хорошо. Слово офицера! Препровождая немца в блиндаж командующего, ему завязали глаза. Хоть такое и предписывалось инструкцией, но этого не всегда придерживались.

Как потом сообщил довольный Астапыч, немец оказался ценной штучкой, он дал показания об укомплектованности и технических средствах его дивизии и о моральном состоянии личного состава.

7. Утром на КП дивизии

– Товарищ генерал-полковник, четыреста двадцать пятая стрелковая дивизия ведёт боевые действия по расширению плацдарма на левом берегу реки Одер. Обеспеченность боеприпасами по основным видам оружия от двух с половиной до пяти бэка{13} , продовольствием из расчёта семи сутодач. Настроение у личного состава дивизии и приданных частей бодрое, боевое. Командир дивизии полковник Быченков.

Астапыч мгновенно расслабляет своё плотное, сбитое тело и уже совсем неофициально, с доверительной интонацией осведомляется:.

– Трудно добирались?

– Безобразно! – неожиданно резким голосом говорит командующий и указывает на меня. – Он же нас к немцам завёз!

Меня сразу бросает в жар: «Ну, всё!»

– Кто завёз – Федотов? – с хитровато-доверчивой улыбкой удивлённо переспрашивает Астапыч и категорически отрицательно мотает головой. – Не может быть!

– Как не может быть?! Было! – строго и неулыбчиво, по-прежнему сухо и с неприязнью продолжает командующий. – И еще ложно докладывал, что всё нормально. За один только обман он заслуживает наказания!

– Аллес нормалес! – понимающе восклицает Астапыч. – Всё нормально! – весело повторяет он. – Так он вас морально поддерживал,- поясняет Астапыч. – Это же его прямая обязанность! Разрешите доложить, товарищ генерал, что переправиться через Одер под таким обстрелом… ночью, в такую непогоду, да ещё при волне – это, извините, не в ширинке пятерней почесать! Вы и командир корпуса на плацдарме и, как я вижу, целы и невредимы. И не у немцев, а у меня в блиндаже. За одно это я должен объявить благодарность Федотову и экипажам.

Отец родной и благодетель! Ещё не было случая, чтобы Астапыч в трудную минуту отвернулся от подчинённого или бросил его в беде, как не раз с лёгкостью делали на моих глазах другие начальники. Пока есть Астапыч, и мы не пропадём…

– А ты, Быченков, за словом в карман не лазишь,- недовольно замечает командующий.

– Так разве в боевой обстановке есть время в карман лазить? – искренне удивляется Астапыч. – Берёшь, что наверху, на языке. А как иначе? Иначе враз слопают, с потрохами.

Командующий, уже раздетый адъютантом и успевший маленькой расческой потрогать усы и волосы на голове, делает ко мне несколько коротких шагов; подняв сухонький указательный палец, потрясает им в метре от моего лица и строго, наставительно говорит:

– И ещё хотел нас обмануть! Меня, старого солдата, думал надуть: пытался выдать фронтальный пулемётный огонь за фланкирование!{14} . Не думай, что тебя не поняли,- я тебя вижу насквозь и даже глубже! Генерала обмануть – паровоз надо съесть! – с возмущением восклицает он.

– Так точно! – вскинув руку к каске и вытягиваясь в струну, с готовностью подтверждаю я. – Виноват!

Паровоз я в своей жизни ещё не съел, и потому обмануть генерала, а тем более двух, оказался не в состоянии. Но после высказываний о том, что такое переправиться через Одер, и относительно благодарности я почувствовал, что ничто серьёзное мне не грозит, и своим «Виноват!» как бы признал, что действительно чуть не завёз двух генералов к немцам.

Из внутреннего кармана кителя командующий достаёт сложенный вдвое листок и протягивает его Астапычу.

– Поздравительная телеграмма командиру корпуса и тебе. Персональная.

– Ну, уважили! – не скрывая радости, улыбается Быченков.

Ещё бы не уважили! Из девяти дивизий нашей армии четыре форсировали Одер, но захватить плацдарм и, более того, в течение недели расширить его удалось только Астапычу. Группы захвата и передовые отряды трех других дивизий, в том числе и одной гвардейской, несмотря на отчаянное сопротивление, были сброшены немцами в Одер.

Между тем адъютант и ординарец Астапыча успели застелить стол белоснежной скатертью, расставили на ней стаканы в трофейных подстаканниках, тарелки с закусками. Мне здесь делать нечего, в мою сторону никто не смотрит, и, козырнув для порядка, я тихонько выхожу.

Ну, кажется, на сегодня всё!

Я, конечно, пустышка, сопляк и бездельник, и с мозгами у меня не густо, но я уже не первый год замужем и вмиг всё соображаю: Астапыч, конечно, знает о взятом и уже выпотрошенном немце и, выждав достаточно времени – после ужина, обсуждения обстановки и разговоров,- как бы невзначай предложит генералам самим опросить свеженького пленного, всего часа два назад находившегося там, в немецких боевых порядках. Вызовут переводчика, приведут пленного – вот вам, пожалуйста, товарищ генерал-полковник, во исполнение вашего приказания экспресс для Москвы, для генерала Оборенкова.