Жизнь Мерлина - [21]
Самое же существенное и симптоматичное, что должны мы отметить в культуре столетия, – это углубление и усложнение художественного осмысления действительности, выдвижение на первый план чисто эстетических задач. В самом деле как раз в это время, уже на пороге XII в., в творчестве провансальских трубадуров, а затем и у других писателей и поэтов появляется осознание авторства, появляется понятие индивидуального стиля, индивидуального творческого почерка. И, что еще важнее и знаменательнее, в этом столетии литературная жизнь приобретает такую напряженность и насыщенность, что уже возникает пародия, причем пародия индивидуальная, как комическая имитация конкретного авторского стиля. Появляются и всевозможные руководства по поэтическому искусству,[162] что лишний раз указывает на несомненные изменения в литературной атмосфере эпохи.
Сочинения Гальфрида хорошо вписываются в этот процесс обогащения и усложнения литературной жизни. Отметим прежде всего ярко выраженную ориентацию писателя на античную традицию. Впрочем, влияние Овидия на сочинения Гальфрида не бросается в глаза. Но первые главы «Истории бриттов» во многом используют не только сюжет, но и стилистику «Энеиды» Вергилия.[163] Ведь тут рассказывается (правда, довольно кратко) о бегстве троянцев во главе с Энеем из-под разгромленной Трои, их обосновании в Италии, затем о судьбе потомка Энея, Брута, переселившегося в Грецию и возглавившего экспедицию на Британские острова. Вместе с тем первые главы книги – не рабский слепок с эпопеи древнеримского поэта. Гальфрид смело варьирует эпизоды, придумывает отсутствующие у Вергилия детали, словом, ведет себя не как послушный переписчик или малооригинальный перелагатель, а как поэт, наделенный богатой собственной фантазией.
Именно так должны мы оценивать и немного загадочную ссылку на «стариннейшую валлийскую книгу», которую якобы вручил нашему писателю архидьякон Вальтер. Трудно оспаривать это утверждение Гальфрида, но еще труднее в него поверить. В эпоху Средних веков такие ссылки встречаются на каждом шагу и, как правило, они оказываются чистейшей мистификацией. Ведь в то время ценность произведения (не только научного или исторического, но и художественного) обычно определялась степенью его достоверности. Достоверность же обеспечивалась наличием «источника» – какой-то старой книги, которую писатель якобы переводил, пересказывал, перерабатывал. Значительно реже ссылались на некие устные рассказы. Им не очень верили. А вот книга была надежнее, поэтому-то писатели и ссылались на подобный вполне «материальный» источник, хотя его и не существовало в действительности.
Нет, мы совсем не хотим сказать, что Гальфрид Монмутский все сочинил, все придумал. Многие мотивы, которые мы находим в его «Истории бриттов», есть и у ряда его предшественников (о них речь впереди). Кое-что он заимствовал из сочинений, которые до нас не дошли (их существование, конечно, весьма гипотетично), кое-что – из устной традиции, восстановить которую удается опять-таки очень приблизительно. Но анализ текста «Истории» (столь тщательно проделанный Э. Фаралем) показывает, что творческая фантазия играла в работе писателя первостепенную роль.
Так, используя во многом вергилиеву фразеологию, отдельные мотивы, заимствованные из «Фиваиды» Стация, из некоторых средневековых хронистов (Беды Достопочтенного, Ненния и др.), Гальфрид придумывает генеалогию Брута, явно сочиняет рассказ о пребывании Брута в Галлии. Весь этот эпизод не находит себе аналогий ни в одном известном нам историческом труде или литературном произведении. Еще больше выдумки обнаруживает писатель в рассказе о правителях Британии до появления там легионов Юлия Цезаря. И хотя здесь немало откровенного вымысла и фантастики, писатель стремится показать, что он серьезный историк: в конце глав он делает отсылки к событиям, известным из истории Древнего Рима или библейской истории. Тем самым легендарные правители.[164] Британии получают у Гальфрида свое место во всемирной истории, оказываются включенными в реальный хронологический ряд.
Ученые немало потрудились, чтобы отыскать «источники» Гальфрида. Удавалось это далеко не всегда. И вот что типично для писательской манеры автора «Истории бриттов»: когда он не связан предшествующей традицией, то обычно изобретателен и даже глубок. Так, наиболее самостоятелен Гальфрид в своем рассказе о короле Леире (Лире) и его трех дочерях (гл. 31). Самостоятелен, а потому поэтичен и психологически тонок и правдив. Исследователи почти единодушны во мнении, что история Лира, рассказанная Гальфридом, – плод исключительно его собственной фантазии.[165] Действительно, ирландской мифологии знаком Лер или Лир, который является морским божеством.[166] Есть сведения, что в этом качестве почитался он и жителями Уэльса.[167] В двух валлийских мабиноги (памятниках героического эпоса) упоминается некий Лир (Llyr) – отец основных персонажей цикла. Но ни морское божество древних ирландцев, ни герой валлийского эпоса не имеют ничего общего с персонажем Гальфрида. А у него эпизод этот превосходно разработан, и, видимо, именно поэтому к нему столь охотно обращались затем многие авторы, вплоть до Шекспира.
