Жизнь мародера - [2]

Отгадка у загадки, наверное, одна: автор романа намеревался дать развернутое примечание к реплике вахмистра. Но только намеревался — в дальнейшем, в том будущем, которого у него не было. А пока что автор ограничился беглыми пометами — указанием на то, что потребует разъяснений и о чем в данном примечании пойдет речь. Заметкой для себя, с недосказанностями и пропуском ясных для автора подробностей:

* Станицы имъютъ прозв.

=

"Станицы имъютъ прозв[ища]...

("прозвище" — это, конечно, от шолоховской бестолковости)...

* Вешенск. прозв. кобелями

=

"Вешенск[iе казаки] прозв[аны] кобелями"

Отсюда, кстати, и тире — Шолохов решил, что здесь зашифровано то же самое слово, что и в первой части,- "прозвище". А раз то же самое — можно его опустить. И не таких опускали...

А автор в чужие руки не дался... Ни в 1928 году, ни четверть века спустя... И не дастся — до самого последнего издания, на котором будет стоять: "М. Шолохов "Тихий Дон""...

* * *

А.Г. и С.Э. Макаровы установили, что ряд авторских примечаний в романе, свидетельствующих о трагическом непонимании Шолоховым текста произведения ("атаман", "Вересаев"), целиком заимствованы из доступных справочных пособий (первое издание "Большой Советской Энциклопедии" и "Литературная энциклопедия" 20—30-х гг.)[8].

Тверской энтузиаст борьбы за чистоту шолоховского имени А.В. Огнев в этой связи горестно сетует:

"<...> Макаровы в качестве доказательства (принадлежности романа не перу Шолохова. — З.Б.-С.) используют то, что Шолохов допускает чисто формальный — ошибочный — текст примечаний. Можно было бы принять в расчет эти обличения, если бы было точно установлено, что он (Шолохов. — З.Б.-С.) имел непосредственное отношение к примечаниям.

Макаровых не останавливает то, что в некоторых случаях специально оговаривается их (примечаний. — З.Б.-С.) авторский характер, например:

"Станицы имели каждая свое прозвище. Вешенская — Кобели"

 (прим. автора)"[9].

Лошадиная наука

Первый бой Григория Мелехова... 12-й Донской казачий полк на плечах неприятеля врывается в приграничный галицийский городок. Австрийские пехотинцы разбегаются по улицам предместья.

"Григорий шашкой плашмя ударил коня. Тот, заломив шею, понес вдоль улицы"

(I, 3, 5).

Вроде бы, все как надо... Тем не менее уже в первом книжном издании (1929) фраза подверглась переделке и стала выглядеть так:

"Тот, заломив шею, понес его вдоль улицы".

30-е годы — новые новости:

"Тот, заломив шею, понес его по улице".

Зачем? Ведь какая, собственно, разница: "вдоль улицы" или "по улице"?

Да все просто — прежнее "вдоль" столкнулось с переделанным началом следующей фразы. Раньше было:

"Над железной решеткой сада, качаясь, обеспамятев, бежал австриец без винтовки, с кепи, зажатым в кулаке".

А в 30-е годы стало так:

"Вдоль железной решетки сада..."

Понятно, что получившееся повторение — 

"...вдоль улицы. Вдоль железной решетки..."

— взыскательного мастера не удовлетворило, и пришлось с одним "вдоль" расстаться. С тех пор читается так:

"...понес его по улице. Вдоль железной решетки сада, качаясь...".

Ну вот — с 30-ми годами разобрались... Но что заставило уже в 1929 году придираться к вполне приличной фразе?

Только одно — Шолохов не знал одного конкретного и совершенно специфического значения глагола "нести" — "лошади несут" — 

"понесли, взбесились и помчали"

(Даль <1881>, II, 537).

Так вот, "понес" — это, понятно, форма совершенного вида глагола "нести", но в значении, отличном от обычного,— не "таскать", а "взбеситься и помчаться".

Конь Григория понес — будучи ударен плоской стороной шашки.

Не поняв этого, Шолохов уж и вовсе растерялся, столкнувшись на той же странице с фразой:

"Конь прыгнул, всхрапнув, понес Григория на средину улицу".

То, что эта фраза произвела на Шолохова сильное впечатление, подтверждается первоначальной правкой, внесенной в предыдущий пассаж. Правка эта полностью ориентирована на последующую фразу:

"...понес Григория на средину улицы"

"...понес его вдоль улицы"

Мало того, через фразу скачет еще одна лошадь и опять что-то тащит:

"Мимо Григория вспененная лошадь протащила мертвого казака, и лошадь несла, мотая избитое оголенное тело по камням".

Так вот, эта фраза никаким изменениям не подверглась, а зря — именно в данной фразе мы встречаем глагол "нести" в том самом, недоступном Шолохову значении. Он-то решил, что лошадь несет мертвое тело, а дело обстоит совсем иначе. Тело лошадь "протащила", а "несет" она не тело, а себя самое — т.е. "понесла, взбесилась и помчала".

То, что лошадь обезумела, ясно из того, что она "вспененная". Лошадь-то никто не погоняет — всадник мертв, значит, мчится она по собственной воле, гонимая страхом перед висящим в стремени трупом.

Зато две другие фразы Шолохов мучил беспрестанно:

Было:

"понес вдоль улицы" — стало: "понес его вдоль улицы",

и наконец:

"понес его по улице".

Было:

"понес Григория на средину улицы"

стало:

"вынес Григория на середину улицы".

Но ведь на лошадей в этой главе возложена вовсе не транспортная функция — они лишь завершающий мазок картины всеобщего безумия. Безумен Григорий — "Распаленный безумием, творившимся кругом, занес шашку" над головой австрийца... Безумен австриец — бежал "обеспамятев"... Безумны лошади — несут...