Сидя в холле, Регина задумалась. Почему этот человек живет в отеле? Может быть, ему претит идея собственности? Надо бы задать ему этот вопрос. И еще – что Левицкий думает о Солженицыне? Ведь они такие разные…
– Здравствуйте, Иван Владимирович!
– Мое почтение, – ответил рослый, коротко стриженный господин.
Затем он, не садясь, поинтересовался:
– Выпьете что-нибудь?
– У меня кофе… А вы?
Левицкий улыбнулся и медленно продекламировал:
Я пью неразбавленный виски,
Пью водку с зернистой икрой,
А друг мой, писатель Левицкий,
Лишь бабочек мучить герой…
– Это стихи одного моего приятеля.
И затем, после двух секунд молчания:
– Чем, сударыня, могу быть вам полезен?
Регина слегка наклонилась вперед:
– Надо ли говорить, что я ваша давняя поклонница. Особенно ценю «Далекий берег», «Шар», «Происхождение танго». Все это я прочитала еще дома. Риск лишь увеличивал эстетическое наслаждение…
– Да, – кивнул Левицкий, – я знаю. Это что-то вроде Поль д-Кока или Мопассана. Читаешь в детстве с риском быть застигнутым… Извините, чем могу служить?
Регина чуть смутилась. Главное, не делать пауз… А он и вправду женоненавистник…
– Я знаю, что у вас сегодня день рождения.
– Спасибо, что напомнили. Еще один день рождения. Приятная неожиданность – семьдесят лет.
Левицкий вдруг перешел на шепот. Глаза его странно округлились:
– Запомните главное, – сказал он, – жизнь коротка…
Регина, преодолев смущение, выговорила:
– Разрешите кое-что преподнести вам… Я надеюсь… Я уверена… Короче – вот…
Левицкий принял маленькую желтую бандероль. Вскрыл ее, достав из кармана маникюрные ножницы. Теперь он держал в руках свою книгу. Старинный шрифт, отклеившийся корешок, тридцать восемь листков ужасной промышленной бумаги.
Он раскрыл шестую страницу. Прочитал заглавие – «Тропинки сна». Вот он, знакомый неграмотный перенос – «смущ-ение». Да еще с непропечатавшимся хвостиком у «ща».
О, Господи, – сказал Левицкий, – чудо! Где вы это достали? Я был уверен, что экземпляров не существует. Я разыскивал их по всему миру…
– Возьмите, – сказала Регина, – и еще…
Она достала из сумки рукопись в узком конверте. Левицкий учтиво ждал. Давно разработанным усилием он подавил страдальческую гримасу на лице. Потом спросил:
– Это ваше?
Регина отвечала с должной небрежностью.
– Это мои последние рассказы. Не лучшие, увы. Хотелось бы… Если это возможно… Короче, ваше мнение… Буквально в двух словах…
– Вас интересует письменный отзыв?
– Да, знаете ли, буквально три слова… Независимо от…
– Я пришлю вам открытку.
– Замечательно. Мой адрес на последней странице.
Левицкий привстал:
– А теперь, извините меня. Процедуры.
Звякнув ложечкой, Регина отодвинула чашку. «Мог бы поинтересоваться, где я остановилась…»
Левицкий поцеловал ей руку:
– Спасибо. Боюсь, мои юношеские стихи не заслуживали ваших хлопот.
Он кивнул и направился в сторону лифта. Регина, нервно закуривая, пошла к вертящейся двери.
Левицкий поднялся на третий этаж. У порога своего номера остановился. Вынул из конверта рукопись. Оторвал клочок бумаги с адресом. Сунул его в карман байковых штанов. Приподнял никелированный отвес мусоропровода. Подержал на ладони маленькую книжку и затем торжествующе уронил ее в гулкую черноту. Туда же, задевая стенки мусоропровода, полетела рукопись. Он успел заметить название «Лето в Карлсбаде». Мгновенно родился текст:
«Прочитал ваше теплое ясное „Лето“ – дважды. В нем есть ощущение жизни и смерти. А также – предчувствие осени. Поздравляю…»
Он зашел в свой номер. Тотчас позвонил кухарке и сказал:
– Сыграем в акулину?
