Жизнь Кольцова - [8]

Шрифт
Интервал

– Вот-с, Александр Николаич, – сказал Кашкин, указывая на Кольцова. – Сколько раз просили вы показать Кольцова, да все не случалось. Так вот он, прошу любить!

– Александр Кареев, – пристукнул каблуками гусар. – Искренний почитатель вашей поэзии.

Кольцов смутился.

– Что вы! Какая там поэзия…

– Нет, правда, – серьезно сказал Кареев. – Дмитрий Антоныч как-то показал мне тетрадку вашу, так это ведь прелесть что за стихи:

Если встречусь с тобой
Иль увижу тебя, —
Что за трепет, за огнь
Разольется в груди!

Кольцов исподлобья поглядел на офицера. Его открытое лицо с мальчишескими румяными щеками, слегка припухшая верхняя губа и чуть пробивающиеся черные усики, смелый взгляд серых глаз, его жесты, улыбка – все располагало к нему. «Это друг», – подумал Кольцов и, быстро оправясь от смущения:

– Спасибо, – сказал. – Мне доброе слово сейчас нужней хлеба.

5

От Кашкина они пошли вместе. Кареев жил на Поповом рынке, ям было по дороге.

Медленно пробирались в толчее прибазарных улиц. Возле одной из лавок на земле сидел старик бандурист с мальчиком. Перебирая струны, он пел низким могучим басом, а мальчик тоненько и нежно вторил ему.

Псальма была длинная. В ней рассказывалось о том, как богородица повела сына с божьего неба на нижнее облачко и показала ему землю, где богатые обижали бедных, били их и заковывали в железа. Бедные горько плакали, и по земле бежала река человеческих слез.

В Смоленском соборе ударили ко всенощной. Из лавки вышел толсторожий купец, перекрестился на смоленскую колокольню, почесал под мышками, зевнул и опять ушел в лавку.

– Не то страшно, – сказал Кареев, когда они, послушав бандуриста, пошли дальше, – не то страшно, что нища, замордована наша Русь. Страшно и противоестественно то, что вот этот мироед ее, нищую, догола раздевает… Река слез человеческих!

Кольцов шел молча. Песня бандуриста все еще звучала в его ушах.

– Река слез, – повторил Кареев задумчиво. – А знаете, – обернулся он к Кольцову, – знаете, что ужаснее всего? Это то, что мы с вами всякий день видим грабеж, насилие, надругательство – и что же? – бездействуем!

– Так, а что же делать-то? – простодушно спросил Кольцов.

– Ах, да если б я сам знал – что! – воскликнул Кареев. Его мальчишеское лицо искривилось болезненной гримасой. – Если б знать!.. – повторил он.

Чем ближе Кольцов подходил к дому, тем тяжелее становилось у него на душе. Он вспомнил, как безобразно кричал на него отец, и подумал, что, наверно, и вечером старик будет его бранить, или, как говорили у них в доме, «пилатить», а потом опять ушлет в степь, и снова придется надолго разлучиться с Дуней.

– Знаете что, – сказал он вдруг, – все плохо, правда. А хуже нет, когда людьми, как скотом, торгуют. Вот кабы это отменить…

– Это, конечно, первый шаг, – согласился Кареев.

6

У ворот кольцовского дома Кареев стал прощаться.

– Хочу просить, да не смею, – смущенно потупился Кольцов. – Ко мне бы… на часок посидеть… Соскучился я по людям, верите – и поговорить не с кем. Все дрязги, все расчеты…

Во дворе работник поил лошадей. Друзья прошли мимо водопойной колоды и, обходя зеленоватые лужи, направились к сараям.

– Я ведь не в доме обитаю, – застенчиво улыбнулся Кольцов. – Не могу в доме: духота, летом за двумя рамами живут, печь топят. Маменька сама хлебы печет. Ну, вот и пришли, пожалуйте…

Он распахнул низенькую дощатую дверь. В крохотной каморке стояла тишина и прохлада и оттого, что рядом был сеновал, хорошо пахло сеном. Единственное оконце выходило в сад. Цветущие ветки вишен застили свет. В углу, накрытый пестрой домотканой рядниной, стоял деревянный топчан. Возле шаткого столика – березовый чурбан, а на столе несколько книжек и стопка бумаги, придавленная человеческим черепом.

– Это зачем же? – улыбнулся Кареев, взяв череп.

Кольцов смутился.

– Работники откопали, когда колодец рыли. Мы с ним друзья, – засмеялся, распахивая окошко. – Когда говорю – слушает, а когда молчу – не докучает.

– Кем был он? – задумался Кареев. – Повелевал? Приказывал казнить? Или сам влачил цепи рабства? А может, любил… в вечерний час с трепетным сердцем ждал подругу?.. Алексей Васильич, милый, – обернулся вдруг к Кольцову. – Почитайте мне что-нибудь…

– Да что же? Ведь у меня все пустяки, мелкие пиески… А впрочем, вы ведь не станете смеяться? Извольте, это вот намедни сложил…

Достал из нагрудного кармана тетрадку, стал читать. Его чтение было необычно: он растягивал окончания строк, умолкая после каждой; какая-то неуловимая мелодия, казалось, звенела, как лесной ручеек, в приглушенных звуках его голоса.

«Да ведь он поет! – подумал Кареев. – Как дивно…»

Он закрыл глаза. И словно вечерняя прохлада охватила, негромкий послышался перестук перепелов… и синие сумерки над степью… и одинокий огонек вдалеке…

И кто так пристально, средь ночи, —

пел Кольцов, —

Вперял на деву страстны очи,
Кто, не смыкая зорких глаз,
Кто так стерег условный час,
Как я, с походкою торбою,
Трясясь на кляче чуть живой,
Встречал огонь во тьме ночной?..

Кончил читать и, весь как-то сжавшись, отошел в темный угол каморки и отвернулся.

– Алеша! – в окне показалась русая девичья головка. – Иди скорей, в горелки играть будем!


Еще от автора Владимир Александрович Кораблинов
Бардадым – король черной масти

Уголовный роман замечательных воронежских писателей В. Кораблинова и Ю. Гончарова.«… Вскоре им попались навстречу ребятишки. Они шли с мешком – собирать желуди для свиней, но, увидев пойманное чудовище, позабыли про дело и побежали следом. Затем к шествию присоединились какие-то женщины, возвращавшиеся из магазина в лесной поселок, затем совхозные лесорубы, Сигизмунд с Ермолаем и Дуськой, – словом, при входе в село Жорка и его полонянин были окружены уже довольно многолюдной толпой, изумленно и злобно разглядывавшей дикого человека, как все решили, убийцу учителя Извалова.


Волки

«…– Не просто пожар, не просто! Это явный поджог, чтобы замаскировать убийство! Погиб Афанасий Трифоныч Мязин…– Кто?! – Костя сбросил с себя простыню и сел на диване.– Мязин, изобретатель…– Что ты говоришь? Не может быть! – вскричал Костя, хотя постоянно твердил, что такую фразу следователь должен забыть: возможно все, даже самое невероятное, фантастическое.– Представь! И как тонко подстроено! Выглядит совсем как несчастный случай – будто бы дом загорелся по вине самого Мязина, изнутри, а он не смог выбраться, задохнулся в дыму.


Дом веселого чародея

«… Сколько же было отпущено этому человеку!Шумными овациями его встречали в Париже, в Берлине, в Мадриде, в Токио. Его портреты – самые разнообразные – в ярких клоунских блестках, в легких костюмах из чесучи, в строгом сюртуке со снежно-белым пластроном, с массой орденских звезд (бухарского эмира, персидская, французская Академии искусств), с россыпью медалей и жетонов на лацканах… В гриме, а чаще (последние годы исключительно) без грима: открытое смеющееся смуглое лицо, точеный, с горбинкой нос, темные шелковистые усы с изящнейшими колечками, небрежно взбитая над прекрасным лбом прическа…Тысячи самых забавных, невероятных историй – легенд, анекдотов, пестрые столбцы газетной трескотни – всюду, где бы ни появлялся, неизменно сопровождали его триумфальное шествие, увеличивали и без того огромную славу «короля смеха».


Холодные зори

«… После чая он повел Ивана Саввича показывать свои новые акварели. Ему особенно цветы удавались, и то, что увидел Никитин, было действительно недурно. Особенно скромный букетик подснежников в глиняной карачунской махотке.Затем неугомонный старик потащил гостя в сад, в бело-розовый бурун цветущих деревьев. Там была тишина, жужжанье пчел, прозрачный переклик иволги.Садовник, щуплый старичок с розовым личиком купидона, вытянулся перед господами и неожиданно густым басом гаркнул:– Здррравия жалаим!– Ну что, служба, – спросил Михайлов, – как прикидываешь, убережем цвет-то? Что-то зори сумнительны.– Это верно, – согласился купидон, – зори сумнительные… Нонче чагу станем жечь, авось пронесет господь.– Боже, как хорошо! – прошептал Никитин.– Это что, вот поближе к вечеру соловьев послушаем… Их тут у нас тьма темная! …».


Алые всадники

«… Под вой бурана, под грохот железного листа кричал Илья:– Буза, понимаешь, хреновина все эти ваши Сезанны! Я понимаю – прием, фактура, всякие там штучки… (Дрым!) Но слушай, Соня, давай откровенно: кому они нужны? На кого работают? Нет, ты скажи, скажи… А! То-то. Ты коммунистка? Нет? Почему? Ну, все равно, если ты честный человек. – будешь коммунисткой. Поверь. Обязательно! У тебя кто отец? А-а! Музыкант. Скрипач. Во-он что… (Дрым! Дрым!) Ну, музыка – дело темное… Играют, а что играют – как понять? Песня, конечно, другое дело.


Чертовицкие рассказы

«… На реке Воронеже, по крутым зеленым холмам раскинулось древнее село Чертовицкое, а по краям его – две горы.Лет двести, а то и триста назад на одной из них жил боярский сын Гаврила Чертовкин. Много позднее на другой горе, версты на полторы повыше чертовкиной вотчины, обосновался лесной промышленник по фамилии Барков. Ни тот, ни другой ничем замечательны не были: Чертовкин дармоедничал на мужицком хребту, Барков плоты вязал, но горы, на которых жили эти люди, так с тех давних пор и назывались по ним: одна – Чертовкина, а другая – Баркова.


Рекомендуем почитать
Русская книга о Марке Шагале. Том 2

Это издание подводит итог многолетних разысканий о Марке Шагале с целью собрать весь известный материал (печатный, архивный, иллюстративный), относящийся к российским годам жизни художника и его связям с Россией. Книга не только обобщает большой объем предшествующих исследований и публикаций, но и вводит в научный оборот значительный корпус новых документов, позволяющих прояснить важные факты и обстоятельства шагаловской биографии. Таковы, к примеру, сведения о родословии и семье художника, свод документов о его деятельности на посту комиссара по делам искусств в революционном Витебске, дипломатическая переписка по поводу его визита в Москву и Ленинград в 1973 году, и в особой мере его обширная переписка с русскоязычными корреспондентами.


Дуэли Лермонтова. Дуэльный кодекс де Шатовильяра

Настоящие материалы подготовлены в связи с 200-летней годовщиной рождения великого русского поэта М. Ю. Лермонтова, которая празднуется в 2014 году. Условно книгу можно разделить на две части: первая часть содержит описание дуэлей Лермонтова, а вторая – краткие пояснения к впервые издаваемому на русском языке Дуэльному кодексу де Шатовильяра.


Скворцов-Степанов

Книга рассказывает о жизненном пути И. И. Скворцова-Степанова — одного из видных деятелей партии, друга и соратника В. И. Ленина, члена ЦК партии, ответственного редактора газеты «Известия». И. И. Скворцов-Степанов был блестящим публицистом и видным ученым-марксистом, автором известных исторических, экономических и философских исследований, переводчиком многих произведений К. Маркса и Ф. Энгельса на русский язык (в том числе «Капитала»).


Страсть к успеху. Японское чудо

Один из самых преуспевающих предпринимателей Японии — Казуо Инамори делится в книге своими философскими воззрениями, следуя которым он живет и работает уже более трех десятилетий. Эта замечательная книга вселяет веру в бесконечные возможности человека. Она наполнена мудростью, помогающей преодолевать невзгоды и превращать мечты в реальность. Книга рассчитана на широкий круг читателей.


Джоан Роулинг. Неофициальная биография создательницы вселенной «Гарри Поттера»

Биография Джоан Роулинг, написанная итальянской исследовательницей ее жизни и творчества Мариной Ленти. Роулинг никогда не соглашалась на выпуск официальной биографии, поэтому и на родине писательницы их опубликовано немного. Вся информация почерпнута автором из заявлений, которые делала в средствах массовой информации в течение последних двадцати трех лет сама Роулинг либо те, кто с ней связан, а также из новостных публикаций про писательницу с тех пор, как она стала мировой знаменитостью. В книге есть одна выразительная особенность.


Ротшильды. История семьи

Имя банкирского дома Ротшильдов сегодня известно каждому. О Ротшильдах слагались легенды и ходили самые невероятные слухи, их изображали на карикатурах в виде пауков, опутавших земной шар. Люди, объединенные этой фамилией, до сих пор олицетворяют жизненный успех. В чем же секрет этого успеха? О становлении банкирского дома Ротшильдов и их продвижении к власти и могуществу рассказывает израильский историк, журналист Атекс Фрид, автор многочисленных научно-популярных статей.