Жизнь Кольцова - [57]
Наконец, пересилив робость, вышел на Мойку. Вот он, длинный и скучный фасад дома князя Волконского. Алексей замирал от мысли, что вот тут, за этой серой стеной, в нескольких шагах от него живет Пушкин.
Он так изучил дом, что, закрыв глаза, мог представить себе – сколько в нем колонн и сколько окон. Чуть дальше на канале виднелся горбатый мостик. Мужик стоял, облокотившись на парапет набережной. Шел сбитенщик. Ехал извозчик в синем армяке, в чудной шапке, с железным номером, болтавшимся на спине.
Визжа колесами, подкатила карета. Из ворот вышла красивая дама в собольей шубке. Лакей опустил подножку и распахнул дверцу кареты. Дама легко вскочила в карету, кучер пошевелил вожжами, и карета понеслась в сторону Невского.
По улицам побежали фонарщики, зажигая фонари. Идти к Пушкину было поздно, и Кольцов, досадуя на свою нерешительность, поплелся в номера.
Так два дня подряд приходил он к заветному дому на Мойке, не решаясь войти в него. Он коченел от холода, забывал про еду, но никакая сила не смогла бы оттащить его от этого длинного серого дома, от ворот, куда входили и откуда выходили люди, смеясь, громко разговаривая и, вероятно, не придавая дому того значения, которое придавал Кольцов.
Наконец, прикусив до боли губу, с отчаянно колотящимся сердцем, он вошел в сени пушкинской квартиры. Высокий седой лакей сказал, что Александр Сергеич нездоровы и никого не принимают. Кольцов смутился и хотел уйти.
– Да вы не господин ли Кольцов будете? – спросил старик.
– Да, – робко сказал Кольцов.
– Тогда пожалуйте! – Старик приветливо улыбнулся, принял у Алексея шубу и проводил в комнаты.
В небольшой гостиной его встретила очень красивая черноволосая женщина. Он узнал в ней ту, что намедни садилась в карету. Это была Наталья Николавна.
– Господин Кольцов? – угадала она, идя навстречу и откровенно разглядывая его. – Александр Сергеич нездоров, правда, но он вас ждет…
– Право, я уйду лучше, – пробормотал Кольцов. – Александр Сергеич больны, а я буду их беспокоить…
– Нет, нет, – очаровательно улыбнулась Наталья Николавна. – Александр! – позвала она, приоткрыв дверь кабинета. – К тебе Кольцов… Идите же! – прошептала, слегка подталкивая Алексея к двери.
2
Пушкин последнее время и в самом деле чувствовал недомоганье. Скорее всего это было от усталости. С первым номером «Современника» оказалось много возни. Ему пришлось перечитать груду рукописей, он никому не доверял, и все, что подавалось в журнал, прочитывал сам. Краевский, правда, помогал ему в хлопотах по типографии, – в эту сторону дела Пушкин почти не вникал, – но когда стали поступать первые гранки, он снова читал их сам, засиживаясь ночами при свечах.
В кабинете бушевал беспорядок. Стол был завален рукописями, еще влажными типографскими гранками и книгами. Несколько книг и связки бумаг валялись возле стола на полу.
Пушкин сидел в поношенном халате, из-за которого виднелся белый воротник рубахи, распахнутой на смуглой груди. Он был небрит, на веках глаз лежала краснота, обычная у людей, переутомивших зрение. Нынче ему хорошо писалось; стремительными строчками испещренные листки отбрасывались в сторону; иногда они падали на пол, и он не всегда поднимал их. Но вот перо сделало кляксу. Он кинул его и взял из вазочки другое. Это было очинено остро, как он любил. Но прервалась мысль, и Пушкин, задумавшись, принялся набрасывать на полях чей-то крючконосый профиль.
3
Заслышав шаги, он живо повернулся в кресле и легкой походкой направился к Кольцову.
– Ну, здравствуй, здравствуй! – протягивая обе руки и улыбаясь, сказал Пушкин. – Давно хотел видеть тебя!
Он усадил Алексея в кресло, сам сел против него, потер руками колени и рассмеялся.
– Вон ты какой! Да не стесняйся, ты думаешь, я так уж болен? Вздор, вздор! Это я всем говорю, чтоб не мешали… А тебя ждал каждый день. Что ж не приходил?
Кольцов не отводил восторженных глаз от Пушкина. К его удивлению, тот страх, что так настойчиво в течение двух дней жил в нем, исчез бесследно.
– Я, Александр Сергеич, – сказал он просто, – царя не сробел, а к вам идти как надумаю – сердце заходится!
– Вот спасибо! С царем сравнил! Ну, милый мой, царь не в пример страшней. Слыхал я, Жуковский тебя к нему таскал?
– Позавчерашний день были…
– Ну, и чем тебя царь порадовал? Небось сказал: пиши, Кольцов!
– Как вы угадали? – удивился Кольцов.
– Я все знаю! – весело сказал Пушкин. – Он, царь-то, в тебе, понимаешь ли, символ народности видит.
– Да, верно! Там один какой-то еще и сказал государю: народ, ваше величество, счастлив, он песни поет…
– Ах, болваны! – Пушкин сорвался и зашагал по комнате. – Ведь народность-то, она у них знаешь ли в чем? Мужики с перепоротыми задницами, но в кафтанах праздничных встречают с хлебом-солью своего барина – народность! Девки крепостные в сарафанах пляшут на лужайке перед барским крыльцом, пляшут и знают, бедняги, что для того они тут пляшут, что какую-то из них выберет себе барин и приведут ее к нему на постель… И это – народность! Листок фиговый она, эта их народность!
Скрестив руки, остановился перед Кольцовым. Смуглое лицо его покрылось румянцем, в глазах сверкнули бешеные огоньки.
Уголовный роман замечательных воронежских писателей В. Кораблинова и Ю. Гончарова.«… Вскоре им попались навстречу ребятишки. Они шли с мешком – собирать желуди для свиней, но, увидев пойманное чудовище, позабыли про дело и побежали следом. Затем к шествию присоединились какие-то женщины, возвращавшиеся из магазина в лесной поселок, затем совхозные лесорубы, Сигизмунд с Ермолаем и Дуськой, – словом, при входе в село Жорка и его полонянин были окружены уже довольно многолюдной толпой, изумленно и злобно разглядывавшей дикого человека, как все решили, убийцу учителя Извалова.
«…– Не просто пожар, не просто! Это явный поджог, чтобы замаскировать убийство! Погиб Афанасий Трифоныч Мязин…– Кто?! – Костя сбросил с себя простыню и сел на диване.– Мязин, изобретатель…– Что ты говоришь? Не может быть! – вскричал Костя, хотя постоянно твердил, что такую фразу следователь должен забыть: возможно все, даже самое невероятное, фантастическое.– Представь! И как тонко подстроено! Выглядит совсем как несчастный случай – будто бы дом загорелся по вине самого Мязина, изнутри, а он не смог выбраться, задохнулся в дыму.
«… Сколько же было отпущено этому человеку!Шумными овациями его встречали в Париже, в Берлине, в Мадриде, в Токио. Его портреты – самые разнообразные – в ярких клоунских блестках, в легких костюмах из чесучи, в строгом сюртуке со снежно-белым пластроном, с массой орденских звезд (бухарского эмира, персидская, французская Академии искусств), с россыпью медалей и жетонов на лацканах… В гриме, а чаще (последние годы исключительно) без грима: открытое смеющееся смуглое лицо, точеный, с горбинкой нос, темные шелковистые усы с изящнейшими колечками, небрежно взбитая над прекрасным лбом прическа…Тысячи самых забавных, невероятных историй – легенд, анекдотов, пестрые столбцы газетной трескотни – всюду, где бы ни появлялся, неизменно сопровождали его триумфальное шествие, увеличивали и без того огромную славу «короля смеха».
«… На реке Воронеже, по крутым зеленым холмам раскинулось древнее село Чертовицкое, а по краям его – две горы.Лет двести, а то и триста назад на одной из них жил боярский сын Гаврила Чертовкин. Много позднее на другой горе, версты на полторы повыше чертовкиной вотчины, обосновался лесной промышленник по фамилии Барков. Ни тот, ни другой ничем замечательны не были: Чертовкин дармоедничал на мужицком хребту, Барков плоты вязал, но горы, на которых жили эти люди, так с тех давних пор и назывались по ним: одна – Чертовкина, а другая – Баркова.
«… После чая он повел Ивана Саввича показывать свои новые акварели. Ему особенно цветы удавались, и то, что увидел Никитин, было действительно недурно. Особенно скромный букетик подснежников в глиняной карачунской махотке.Затем неугомонный старик потащил гостя в сад, в бело-розовый бурун цветущих деревьев. Там была тишина, жужжанье пчел, прозрачный переклик иволги.Садовник, щуплый старичок с розовым личиком купидона, вытянулся перед господами и неожиданно густым басом гаркнул:– Здррравия жалаим!– Ну что, служба, – спросил Михайлов, – как прикидываешь, убережем цвет-то? Что-то зори сумнительны.– Это верно, – согласился купидон, – зори сумнительные… Нонче чагу станем жечь, авось пронесет господь.– Боже, как хорошо! – прошептал Никитин.– Это что, вот поближе к вечеру соловьев послушаем… Их тут у нас тьма темная! …».
«… Под вой бурана, под грохот железного листа кричал Илья:– Буза, понимаешь, хреновина все эти ваши Сезанны! Я понимаю – прием, фактура, всякие там штучки… (Дрым!) Но слушай, Соня, давай откровенно: кому они нужны? На кого работают? Нет, ты скажи, скажи… А! То-то. Ты коммунистка? Нет? Почему? Ну, все равно, если ты честный человек. – будешь коммунисткой. Поверь. Обязательно! У тебя кто отец? А-а! Музыкант. Скрипач. Во-он что… (Дрым! Дрым!) Ну, музыка – дело темное… Играют, а что играют – как понять? Песня, конечно, другое дело.
В Дополнения включены отдельные стихотворные и прозаические произведения Вельтмана, а также их фрагменты, иллюстрирующие творческую историю «Странника» показывающие, как развивались поднятые романом темы в последующем творчестве писателя. Часть предлагаемых сочинений Вельтмана и отрывков публикуется впервые, другие печатались при жизни писателя и с тех пор не переиздавались.
Впервые в отечественной историографии предпринята попытка исследовать становление и деятельность в Северной Корее деспотической власти Ким Ир Сена — Ким Чен Ира, дать правдивую картину жизни северокорейского общества в «эпохудвух Кимов». Рассматривается внутренняя и внешняя политика «великого вождя» Ким Ир Сена и его сына «великого полководца» Ким Чен Ира, анализируются политическая система и политические институты современной КНДР. Основу исследования составили собранные авторами уникальные материалы о Ким Чен Ире, его отце Ким Ир Сене и их деятельности.Книга предназначена для тех, кто интересуется международными проблемами.
Гулиев Алиовсат Наджафгули оглы (23.8.1922, с. Кызылакадж Сальянского района, — 6.11.1969, Баку), советский историк, член-корреспондент АН Азербайджанской ССР (1968). Член КПСС с 1944. Окончил Азербайджанский университет (1944). В 1952—58 и с 1967 директор института истории АН Азербайджанской ССР. Основные работы по социально-экономической истории, истории рабочего класса и революционного движения в Азербайджане. Участвовал в создании трёхтомной "Истории Азербайджана" (1958—63), "Очерков истории Коммунистической партии Азербайджана" (1963), "Очерков истории коммунистических организаций Закавказья" (1967), 2-го тома "Народы Кавказа" (1962) в серии "Народы мира", "Очерков истории исторической науки в СССР" (1963), многотомной "Истории СССР" (т.
Наконец-то перед нами достоверная биография Кастанеды! Брак Карлоса с Маргарет официально длился 13 лет (I960-1973). Она больше, чем кто бы то ни было, знает о его молодых годах в Перу и США, о его работе над первыми книгами и щедро делится воспоминаниями, наблюдениями и фотографиями из личного альбома, драгоценными для каждого, кто серьезно интересуется магическим миром Кастанеды. Как ни трудно поверить, это не "бульварная" книга, написанная в погоне за быстрым долларом. 77-летняя Маргарет Кастанеда - очень интеллигентная и тактичная женщина.
Встречи с произведениями подлинного искусства никогда не бывают скоропроходящими: все, что написано настоящим художником, приковывает наше воображение, мы удивляемся широте познаний писателя, глубине его понимания жизни.П. И. Мельников-Печерский принадлежит к числу таких писателей. В главных его произведениях господствует своеобразный тон простодушной непосредственности, заставляющий читателя самого догадываться о том, что же он хотел сказать, заставляющий думать и переживать.Мельников П. И. (Андрей Печерский)Полное собранiе сочинений.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.