Жизнь. Книга 1. Все течет - [29]

– А они жалованье получают, пьют, едят, да ещё в белых фартуках!

– Вот фартуки, что белые, напрасно: запачкаются.

– Слушай дальше! Стены решётчатые раздвигаются, если солнечный день, – и всё бельё на солнце.

– Да, – закачала головою вдова, – уж и чистое же должно быть бельё! А гладят как?

– Гладит другая женшина, а для Милы, её мамы и тёти – у каждой своя горничная, она гладит.

Перешли к разговору о кухне.

– У них на кухню никто не ходит. Кухарка или повар идут сами, если что надо спросить.

Оказалось, что кухня была полна чудес.

– Я посмотрела, куда выбрасывают там сор. Это большой ящик, с ручками по бокам, а в нём – лимонные корки, кожа от яблока, листы капусты, скорлупа от яиц, зелёный лук и маленькие редиски, которые повяли, сухие корки, даже и белого хлеба…

Должно быть, это последнее всего более овладело воображением прачки. Уже когда было поздно, и они обе затихли в постели, и счастливая Варвара почти заснула, она услышала шёпот вдовы:

– Боже ж мой! Я всё думаю про тот ящик. Лук, капуста, редиска, кожа от яблока, корки… Боже ж мой, какой можно сварить суп!

И вдруг горячая волна ядом облила сердце Варвары. Счастья как не бывало! В этом шёпоте матери ей открылось новое чувство, что-то такое, что с силою ударило её по сердцу и вызвало ужасную боль в себе и ужасную жалость к матери. Счастливый день вдруг померк: она им наслаждалась о д н а, она о д н а видела, слышала, пила и ела, а её мать тут стирала бельё, и в этот день Варвара не помогала ей. В ней поднялся гнев. Ей хотелось поднять свой кулак и ударить им, и разбить что-то. Смутное новое чувство принимало форму: она сегодня наслаждалась одна, и это счастье в одиночку стало ненавистно ей. Ей выпал огрызок чужой жизни, чужого богатства – и она грызла его одна. Перед нею разрывалась ещё одна завеса, скрывавшая понимание жизни, и за нею, за этой завесой, встала неожиданно великая мысль: идея общего счастья. Только так и должно быть в мире! Урванный от жизни момент личной удачи показался ей чем-то презренным, благодарность за него – малодушием, радость своей личной выгоде – стыдом. А эта новая мысль о всеобщем равенстве и счастье вдруг наполнила её светлым, горячим чувством. Ей казалось, она приобрела новое что-то, сокровище, которое уже никто никогда не сможет отнять у неё. В этом смутном пока ещё образе всеобщего равенства, справедливости и счастья она нашла путь: смысл жизни и её философию.

И лёжа тихо-тихо в постели, она обливалась слезами новой радости.

«Счастье в одиночку! – думала она. – Мне не нужно его. Надо, чтоб все были счастливы!»

Глава XI

Варвара стала постоянной воскресной гостьей в «Усладе». Её старания, горячее усердие и усилия трогали m-llе. Французский разговор шёл успешно, произношение выравнивалось, и ещё один из гимназических страхов потерял свою силу. Проводя положенные два часа с m-llе, она являлась с нею к завтраку – и это было единственное время, когда её видели Головины. Они, в общем, мало замечали её присутствие, обменявшись приветствиями, тут же забывали о ней. М-llе учила Варвару хорошим манерам: не вступать в разговор, не будучи спрошенной, сидеть прямо, не опираясь на спинку стула, есть мало и беззвучно, благодарить молча, реверансом, после обеда. Иногда Мила играла с ней немного, но для неё Варвара казалась скучной. Под влиянием m-llе сдержанность Варвары лишь усиливалась. Она становилась безмолвным, бесцветным, безличным существом в «Усладе».

Варвара была приглашена и на традиционный детский рождественский бал Головиных. Ей сказали, что кто-либо из гостей, по дороге, заедет за нею, и она с волнением думала об этом посещении. Она уже знала прекрасно разницу между своим домом и домами тех, кто мог быть друзьями Головиных. Но, с другой стороны, в ней уже возникло и всё возрастало тёплое уважение к своему дому, к своей бедности, к труду, к тем беднякам, что жили вокруг неё. Она страдала, видя, как страдает мать прекрасного душой ребёнка, которого природа наделила уродливой внешностью, искалечила горбом, хромотой или косноязычием. Бедность, великий учитель, старательно давала свои уроки Варваре, – и в ней уже было развито человеческое достоинство честного бедняка.

Но гость, заехавший за ней, вошёл в дом и держался в нём с такой естественностью и простотой, точно дом Бубликов был для него обычной средой и привычной обстановкой. На верёвках сушилось бельё: именно на рождественских праздниках даётся спешная стирка. Гость, раздвигая бельё руками, появился на фоне оранжевой скатерти, поклонился, улыбнулся рассеянно и любезно и представился хозяйкам: Сергей Клоков – и снова поклонился.

В ответ на застенчивое молчание и неподвижность хозяек, он сообщил, что погода очень холодная, и так приятно стоять и греться у их топящейся печки. Пугаясь собственной смелости, вдова предложила ему чашечку чаю, но гость ответил, что выпьет с большим удовольствием. Дрожащими руками была налита и поднесена ему чашечка чаю, без молока, лимона, варенья или сахару. Гость как будто и не заметил этого отсутствия, словно всегда пил именно такой чай. Он выпил его стоя – хозяйки в смущении позабыли пригласить его сесть – и в шубе, так как по той же причине ему не предложено было раздеться. Возвращая пустую чашку, он ещё раз поклонился и поблагодарил. Его манеры были очаровательны простотой и той непринуждённостью, которых Бублики ещё не видели у себя в доме. Ослеплённая таким обращением, вдова внутренне восклицала: «Вот с какими людьми встречается Варвара!» И сердце её билось от радости.