Жизнь. Книга 1. Все течет - [25]

Мила Головина вскочила со своего места:

– Я хочу сидеть вместе с Варей Бублик!

Не боясь нарушить правила, она подбежала к Варваре и, обняв, поцеловала её.

– Вот мы и подруги! – сказала она, глядя на Варвару, лицо которой медленно обливалось слезами.

И восемь лет – из года в год – эти две девочки сидели вместе: десять месяцев в году, шесть дней в неделю, пять часов в день.

Секретной же пружиной этой оказанной Варваре милости было неожиданное приглашение начальнице от m-llе Головиной на большой рождественский приём в «Усладе», где начальница прежде никогда не бывала.

Глава IX

После того, как страшные слова «временно», «условно», «на испытании» не произносились более в классе в соединении с именем Варвары, её главным мучителем, её последним и неумолимым врагом оставался голод. Он терзал её в гимназии. Она знала все его оттенки: и грубые внезапные приступы, и утончённые, ноющие, медлительные муки. Голод был знаком ей и раньше, но в кругу таких же голодных детей; в гимназии он принял новые формы: девочки вокруг ели вкусную, ароматную пищу, и это обратилось в ещё неизвестное ей ранее испытание.

В полдень полагался перерыв для завтрака. Гимназия давала своим ученицам только горячий чай. Девочки приносили с собой бутерброды, фрукты, лакомства; иным присылали горячий завтрак из дома. Лучшая кондитерская города отправляла в гимназию для продажи булочки, пирожки и пирожные. Варвара жадно вдыхала аромат чужой пищи, и глаза её слезились от голода. Желудок крутился в ней, вопя о пище. Он был словно отдельное от неё существо, он имел свою независимую силу и не подчинялся её воле, не хотел знать её усилий, её терпения. Он был глух ко всему остальному, властно требуя пищи. Она выпивала чашечку горячего чая, старалась подбодриться этим и думать об уроках, повторять их в уме, мечтая об особенно удачном ответе учителю. Но голод продолжал бунтовать, бить толчками, кусать ударами, и она не могла уйти ровной походкой от стола. И только когда она уже сидела за Партой, к Варваре возвращалось самообладание.

Иногда её голодные слёзы замечала случайная товарка по столу.

– Почему ты плачешь?

– Я не плачу, – отвечала Варвара, – я поперхнулась.

Иногда случалось, и у ней был завтрак: кусочек чёрствого хлеба, порезанный на ломтики холодный посоленный картофель, завёрнутый в обрывок старой газеты.

– Варвара Бублик, – сделала замечание классная дама, – завтрак должен быть завёрнут в белую бумагу или салфетку. Объясни дома, что завёртывать пищу в газетную бумагу – негигиенично.

Однажды Мила спросила:

– Ты любишь кулебяку с вязигой?

– Я не знаю, – нерешительно ответила Варвара, – у нас не было.

– Мама мне прислала на завтрак. Хочешь попробовать? Хочешь – позавтракаем вместе.

– Хочу, – пролепетала, замирая, Варвара.

С этого дня Мила иногда делилась своим завтраком с Варварой. Но чаще она садилась за стол с другими девочками, забыв о ней. Момент завтрака, приближаясь, заставлял усиленно биться Варварино сердце, а в желудке делалось так горячо, будто там вспыхивала печь. И если Мила, вспрыгнув, убегала, не пригласив её с собою, ноги Варвары отказывались служить на несколько мгновений. А если случалось, что она кушала с Милой в день, когда у ней был свой кусочек хлеба, этот кусочек она приносила обратно домой – на ужин.

Глава Х

К концу второго года пребывания Варвары в гимназии даже самые встревоженные из родителей и подозрительные из учителей совершенно успокоились, позабыв свои опасения: она не проявляла себя ничем, что заслуживало бы порицания. Очевидно, вдова Бублик умела воспитывать девочку не хуже классных дам и её лачуга в Нахаловке морально мало отличалась от двухэтажного здания гимназии, с его вывеской золотыми буквами.

До гимназии Варвара видела мир глазами матери и судила о нём её мнениями. Тяжкий труд и нищенская оплата казались ей нормальным для них состоянием, п о т о м у ч т о о н и б ы л и б е д н ы е. Это как бы им полагалось от жизни. Покорность, приниженность, смирение и страх перед теми, кто был богаче и сильнее, вытекали из их положения в обществе. Казалось, тут нечему было удивляться, не над чем раздумывать. Понималось, что так Бог и сотворил мир. В их сердцах не было даже и зависти. Её не допускало искреннее признание себя ничтожной величиной, и отсюда – предоставление жизненных благ тем, кто лучше. Надо было много истинного смирения, добровольного самоунижения и, вместе с тем, душевной чистоты, чтоб переносить жизнь, как переносила её вдова Бублик.

Гимназия – и это было именно то, о чём предостерегала начальница, – заставила Варвару задуматься над существующим порядком вещей: девочки в классе не были ни умнее, ни прилежнее, ни добрее её; они были только богаче и счастливее.

В жизни ребёнка неизбежен трагический день, когда занавес, подвешенный специально для детей, чтоб скрыть от них кулисы жизни, вдруг разрывается сверху донизу и глазам являются актёры его жизненной драмы в их подлинном виде. Они не ожидали – и он увидел их уже без масок, снявшими костюмы для сцены, забывшими слова ролей. Ребёнок понял условность игры, пред ним обнажились секретные стальные пружины их действий. Почва ушла из-под ног, и чтобы удержаться, надо принять немедленное решение: примкнуть ли к актёрам и с ними играть условную, ту же, старую пьесу или уйти за кулисы, взбунтоваться – и пробовать жить не "актёром", а человеком.