Жизнь Иисуса - [6]

Потом они встретились в учебной комнате при синагоге. Пинхас узнал о здоровье отца и дедушки. Йехошуа помялся: в углу над столом подслеповато сгорбился хазан. Он читал, словно нюхал пергамент. Вдруг – хряснул ладонью по доске в тщетной охоте за мухой и испуганно заморгал на раби. В комнату нетерпеливо заглянул Иааков, поджидавший брата.

– Ты что-то хотел спросить? – сказал Пинхас Йехошуа. Густая колечками борода и усы раби скрывали улыбку, но его доброжелательный голос ободрил мальчика.

– Раби, в Книге хвалений нам читали о душе. Есть ли это весь человек, который восстанет в вечную жизнь или будет брошен в долину Енномову, или это только тень его?

Священник с любопытством взглянул на мальчика: гиматий, слишком легкий для прохладной погоды, старые сандалии велики и, верно, достались от старшего. Пинхасу редко задавали отвлеченные вопросы, обнаружив знание священных книг. Тем более редко люди бедного сословия. То о чем говорил мальчик, понял бы не каждый взрослый, ибо ни в Книге хвалений, ни в Великой аллилуйе не пояснялась разница между тем, что подвержено тлению, и тем, что навеки принадлежит Богу. Пояснять же взгляды людей своего круга в Ершалаиме, то есть, что он не верит в воскресение после смерти и презирает столичных богословов, обезьянничающих перед Богом по неписаным законам, он считал лишним: это только запутает ответ. Пояснения языческих мудрецов были не менее сложны для мальчика, чем его вопрос. Раби подумал и ответил:

– Ты знаешь гончарное ремесло? Не очень? Тем лучше. Сделай для меня горшок без сторонней помощи.

Спустя семь дней мальчик остановил его у молитвенного дома. На лбу поверх молитвенного платка и на правой руке у Пинхаса были филактерии: он не успел их снять. Йехошуа подал кривобокий предмет из необожженной глины, напоминавший горшок. Пинхас повертел изделие и сдержал улыбку.

– Ты раньше делал это? – спросил раби. Мальчик отрицательно кивнул. – Значит, это знание было у тебя до рождения, и теперь ты вспомнил его, не так ли? – Йехошуа неуверенно подтвердил. – Подобное говорил давным-давно один языческий мудрец. Теперь так думают многие в Александрии и даже в Риме. И то, что сохранило твое знание, некогда освободится от твоего тела…

Мальчик подумал и улыбнулся.

– Я понял вас, раби! – Тот одобрительно потрепал ученика по плечу и повернулся идти. – А не есть ли это просто наблюдательность и смекалка?

От изумления Пинхас стал и беззвучно рассмеялся.

– Не хочешь ли ты поспорить с великим Платоном? – успокоившись и поглаживая бороду, спросил он. Йехошуа смутился. Пинхас приподнял подбородок ребенка и заглянул в его глаза. – Не знаю, зачем Господь обронил в этом захолустье драгоценный камень. Может, чтобы его огранили? Заходи ко мне, когда будешь свободен. Я постараюсь научить тебя тому, что знаю. Возможно, удастся подготовить тебя для раввинской школы.

После зимних дождей мальчик помогал Йосефу ремонтировать в окрестностях сторожевые вышки на виноградниках и ладить новые. Затем с отцом и дедом подрезал виноград, собирал с гончаром травы.

Но теперь Йехошуа должен был рассказать учителю о своем смертном ужасе.

Он вбежал по каменным ступенькам бокового входа в учебную комнату с длинными лавками – тут было безлюдно – и толкнул дубовую с медным кольцом дверь в библиотеку. Раби по-домашнему в льняном хитоне, подперев голову, читал пергамент. Кисть его тонкой руки казалась почти прозрачной. Сандалии валялись по сторонам. Учитель потер пятку о пятку.

Косой луч через высокое окно преломился на медных штырях свитка, и зайчики дремали на потолке и полках вдоль стен. Повсюду были кувшины с рукописями. В углу под погашенными светильниками в виде лап льва стоял пюпитр. На нем развернут пергамент. В небольшой чашке краски. На краю небольшой медный нож для заточки деревянных перьев: Пинхас затемно сверял тексты. Раби приветливо поманил мальчика.

– Ты сумеешь прочесть это? – Пинхас показал на свиток. Йехошуа отрицательно кивнул. Он знал пока лишь арамейскую грамоту.

– Если вы прочтете вслух, я сумею повторить.

– Ты должен понимать сказанное и разбирать написанное! – Пинхас говорил, как обычно, тихим голосом, словно ворковал. – Это умножит знания. Слова, сказанные вслух, мешают думать. А когда ты вчитаешься в каждое слово, истина скорее откроется твоему сердцу.

– К чему человеку истина, если он не переживет ее?

Пинхас нахмурился. Йехошуа устыдился своего непочтительного тона.

– Вчера умер старый Маттия, – сказал он. – Мне впервые стало страшно!

Раби прошел по комнате, задумчиво поглаживая бороду. Мальчик осознал свою смертность: каждый проходит это. Дальше была либо покорность Богу, либо противное Ему, когда разум тщится спасения тленной плоти, а лютый Зверь подстерегает безумца.

– Не потому ли Господь на Синае дал Мошеаху заповеди и Закон, а Мошеах завещал скрижали народу, что Господь знал глубины низости человека, его страхи, и то, что человек будет сомневаться всегда? – спросил Пинхас. – Не тех ли, кто забыл Закон, гонят камнями и распинают, как воров?

– Но Господь дал Закон живым, учитель. Я не собираюсь его преступать.

Они переглянулись. Раби тронул ученика за плечо.