Жизнь Иисуса - [37]

По левую сторону от низкого входа в симнеоне на полу лежала свежая подстилка из стеблей папируса. В квадратной комнатушке едва можно было выпрямиться в рост. Справа, в крошечной молельне, в старых кувшинах на полочках от прежнего хозяина остались свитки с текстами. В углу – дощечка для письма. Рядом со свитками – остро отточенные палочки и краска в закупоренном глиняном кувшинчике. Комнатки освещал скудный свет лампад.

– Иедутун велел передать все тому, кто поселится здесь, – надтреснутым голосом прошамкал Бенайя и забрал краску. – Она тебе не нужна.

Он показал Йехошуа в уголке лопатку. У каждого молитвенника была такая же. Ночью те уединялись в поле, чтобы не осквернить взор Небесного Отца, а облегчив желудок, закапывали его содержимое.

– Решением мудрых я буду наставлять тебя, пока ты юн, – строго сказал Бенайя. – Начинается утренняя молитва. Вечером тебя отведут есть. А теперь ворочай Писание и переворачивай. Ибо все в нем. Гляди в него, седей и дряхлей в нем и от него не трогайся, ибо лучше, чем Писание, у тебя нет ничего. Таков путь Писания: ешь хлеб с солью и воду пей мерою. Спи на земле, веди жизнь страдальческую и трудись в Писании. Если сделаешь так, блажен ты и благо тебе в мире грядущем! А я буду рядом, чтобы искушения не смутили твой дух. – Он заметил сумку парня. – Что тут?

Йехошуа подал лепешку, завернутую в лист винограда, и дощечку для письма.

– Сюда не вносят ни яств, ни питий. А имеют лишь закон, богодуховные изречения пророков и гимны. – Он с раздражением осмотрел красивое лицо и волосы парня. – Если же тебя привел лукавый искуситель, берегись! Иехуда присмотрит за тобой, – кивнул Бенайя на спутника, забрал еду и засеменил прочь деревянной старческой походкой. Иехуда побежал следом.

7

Лачуги мудрецов, – с сотню глиняных домиков, – ютились у кладбища.

На другую ночь Йехошуа понял, почему молитвенники держались рядом. К соседу забрался вор. Пасхур, мужчина лет пятидесяти, обросший черной бородой и лохмами с проседью, за локоть довел воришку до калитки и отпустил.

– Чем будить всех, дал бы ему хлеба и отправил, – сказал он племяннику, мосластому детине с густой шевелюрой и бородой.

– Еду в доме держать нельзя! – поддельно испугался Реувен, и за спиной дяди ощерил в улыбке зубастый рот. Пасхур, кряхтя, отправился досыпать.

Прежде, в Александрии, Пасхур держал ткацкую мастерскую. Жена умерла, и Пасхур решил: троих сыновей он выучил ремеслу, обеих дочерей выдал замуж, теперь можно послужить Господу. Передал мастерскую детям и ушел в общину.

Через три года младший брат упросил Пасхура забрать племянника, поучиться мудрости. Реувен в двадцать пять спихнул отцу бесплодную жену, а сам веселился на пирах вскладчину, играл в кости, делал долги и отвечал на угрозы проклятия отца: «Ты меня женил! Не я женился». Дядя поручился за Реувена перед общиной, а отец заплатил за сына. Но рвения к изучению текстов парень не проявлял.

Вечерами, сидя на земле у ног новенького и подбив тунику между колен, Реувен скучал или вдруг с лукавой рожей начинал рассказывать о былых похождениях в городе. Его коричневые, как у собаки, глаза весело сверкали. В азарте рассказа он сучил пятками, вечно в засохшей глине, и что-то показывал пальцами в цыпках.

– Веселее александрийских красавиц не сыскать на всем побережье! – сказал он.

– Не болтай о гадостях в святом месте, – ответил Йехошуа, усмехаясь.

– Что же в этом гадкого! Записано: плодитесь и размножайтесь! Говорят, у тебя в Галилее, или в пустыне Син, живут ессеи. Мудрецы, подобные нам. Мужчины и женщины там совокупляются. Исключительно для продолжения рода. До тех пор, пока жена не отяжелеет ребенком. Мне бы к ним. Люблю детей.

Парни подружились. Реувен незло издевался над мудрецами и из любой сплетни сочинял забавный анекдот. Так он мысленно сосватал Бенайю и Билху, а кривую с рождения Марфу, которая не помнила своих родителей, записал в их дочь. Реувен утверждал, что старик и старуха боялись темноты, и Марфа провожала обоих с лопатками подальше в поле. А там трое, сев спинами друг другу подальше, но так, чтобы не потеряться, слушали музыку своих желудков.

Йехошуа иногда толковал Реувену Писание. Но парень пропускал его мимо ушей.

Как-то, почесывая живот и всклокоченную голову, Реувен тихонько протянул новенькому хлеб. С первого дня в общине Йехошуа мучился от голода, но есть отказался. Жуя, быстро, как хомяк, Реувен сказал:

– Зря. Тут за глаза жрут все.

Окрест деревни бедняки выращивали ячмень и полбу. Ветер с лимана или встречный ветер с моря колыхал желтые волны хлеба. Внизу у подножья холма, на болотце рос папирус в шесть локтей высотой. Издали хохолки травы походили на толпу людей с вздыбленной зеленой шевелюрой. Купец из Никополя делил обширный участок папируса с общиной. Рядом с деревней он устроил мастерскую: тут рабочие сушили осоку, прессовали ее в листы и клеили их в свитки на продажу и для мудрецов. Рабочим помогали новички общины.

Мудрецы травами пользовали больных из окрестных деревень. Принимали людей за оградой под навесом. Здесь снадобья сохли на полках или настаивались в кувшинах и горшках. Лавка напоминала Йехошуа мастерскую деда в Галилее.