Жизнь и времена Горацио Хорнблауэра, знаменитого героя морских романов С.С. Форестера - [13]

В конце концов случилось то, что просто не могло не случиться. Настала ночь, когда на «Модесте» никого не было на вахте, и не прозвучал корабельный колокол. Уоттертон думал, что попросил Бэйли, чтобы тот заменил его, а Кук думал, что так же договорился с Хорнблауэром. Каждый из них посчитал, что его мысль стала делом, и сошел на берег, не дожидаясь смены вахты на шканцах. Дисциплина так ослабела, что нечто подобное легко могло случиться и, вполне вероятно, уже случалось и ранее. Об этом спешно уведомили капитана Финча, который прибыл на борт в бешенстве, вполне ожидаемом теми, кто должен был нести ответственность за этот случай. Уоттертон к тому времени был уже уверен, что разговаривал с Бэйли, а Кук был почти также уверен, что Хорнблауэр согласился его заменить. Конечно же, все это были неловкие отговорки. Дело в том, что Уолкер (заместитель командира) сошел на берег, не передав никому своих обязанностей. Его вахта не была закончена, пока его кто-либо не сменил. Уолкеру довольно трудно было оправдаться в подобной ситуации, так что в конце концов он перепугался, как и все остальные, так как имел на это больше оснований. Венцом же кошмара стало исчезновение корабельного колокола, причем все понимали, что никто его не украл. Колокол забрала команда дежурной шлюпки в качестве доказательства того, что на палубе никого не было. Это таки было правдой, ибо вся якорная вахта отправилась спать сразу же после того, как убедилась, что на палубе нет ни одного офицера. Колокол теперь находился у коммодора, который наверняка отправит за капитаном Финчем и спросит, не видал ли он его когда-либо раньше? Поскольку название корабля — МОДЕСТ — было отлито в бронзе большими буквами, никаких дискуссий на эту тему не предвиделось, зато ожидалось достаточно злорадства со стороны коммодора. Выговором, наверняка, в этом случае дело не ограничится, так как Мак Таггард, очевидно, захочет задать хороший урок остальным. Дело могло дойти и до трибунала, жертвой которого, вероятнее всего, пал бы Уолкер.

Брейд-вымпел коммодора был поднят на старом «Короле Уильяме», трехдечном линейном корабле, построенном в 1719 году, однако сам коммодор в тот день находился на берегу, проводя расследование на верфи. Так что только во второй половине дня старшина дежурной шлюпки, широко ухмыляясь, привез письмо, которое вызывало капитана Финча явиться следующим утром вместе с офицером, который стоял вторую ломаную вахту в ту ночь, которую теперь можно было называть ночью, когда было совершено преступление. К этому времени Хорнблауэр уже достаточно ориентировался в порядках службы, чтобы сообразить, что вся вина в конце концов падет на младшего из мичманов, так что не удивился, когда капитан приказал ему наутро быть готовым в лучшем мундире и наилучшими, какими сможет придумать, оправданиями. Для офицера, карьера которого началась на Спитхедском рейде, а продолжалась в Портсмутском порту, следующим логичным шагом было увольнение со службы. Что особенно угнетало Хорнблауэра, так это чувство, что он не так уж невиновен. Правда, Кук не просил его, чтобы он его заменил, однако говорил, что собирается сходить на берег, из чего следовало, что кто-то должен занять его место, а кто же, как не Хорнблауэр должен был сыграть эту роль?

Все расписания на корабле были запутаны и Хорнблауэр (в чем он отдавал себе отчет) не мог не последовать дурному примеру. Мог, конечно, оправдываться тем, что еще никогда не служил под командой офицера, подающего ему положительный пример, однако для его собственной совести этого было недостаточно. Так что Горацио должен был понести свою часть ответственности за общее падение дисциплины, и постановил для себя в душе, что никогда больше ничего подобного не повторит. Пока же он находился в сложной ситуации и должен был срочно что-то придумать. Раз уж он решил отправиться в море, то должен считаться с тем, что еще не раз попадет в трудную ситуацию и, как хороший офицер, должен показать, что всегда найдет из нее выход. Это испытание застало его в самом начале карьеры и если он не преодолеет препятствия, то может вообще никогда не стать офицером. Первые проблески тактического инстинкта сказали ему, что все попытки оправдаться перед коммодором — если ему вообще удастся сказать хоть что-либо в свое оправдание — ни к чему не приведут. Можно было рассчитывать только на некий Поступок, который ему еще предстояло совершить. Если бы ему удалось спасти корабль от катастрофы или хотя бы спасти утопающего!

Можем быть уверены, что Хорнблауэр размышлял о десятках подобных возможностей, прежде чем, наконец, задал себе вопрос: «Что же, собственно, должно быть сутью этого Поступка?» А если уже вопрос был правильно поставлен, то появился и очевидный ответ на него. Невозможно было доказать, что командование «Модестом» осуществлялось соответствующим образом. Приходилось надеяться лишь на то, что докажет — не вступая в дискуссию — что и на других кораблях дело обстояло так же или даже хуже. Прежде, чем наступила ночь, у Хорнблауэра созрел план выхода из отчаянной ситуации. Потом про него станут говорить, что он поступил как сумасшедший, зато никто не упрекнет его в бездействии.