Жизнь и труды Клаузевица - [55]
Это догматическое здание, руководящие мысли которого в основе не были ни глубокомысленными, ни новыми[316], явилось ярким отражением идей и формул XVIII века. Несмотря на резкий контраст с переживаемой эпохой, на провозглашение, например, конца всяким сражениям в год Аустерлица или на проповедь возможности вечного мира, благодаря усвоению правильной военной теории[317], в годы непрерывных походов Наполеона Бюлов, благодаря блестящему языку яркости образцов, подъему, а главное — дерзкой самоуверенности, произвел большое впечатление на современников и прослыл за «гениального толкователя нового времени». Для нас эта писательская фигура, несмотря на некоторые прогрессивные и даже пророческие проблески в его книгах является не более как типичным продуктом XVIII века, с которым он сближался и по сути, и по форме своего учения.
Но в умственных переживаниях Клаузевица парадоксальной и кичливой, но бесспорно талантливой фигуре Бюлова принадлежит крупное место. Своими научными экстравагантностями и геометрическим формализмом Бюлов пробудил в душе молодого мыслителя целый поток мыслей, потекших в совершенно ином направлении; он дал Клаузевицу программу, опрокинув части которой вверх дном, последний построил свою систему Бюлов явился для Клаузевица учителем наизнанку. С другой стороны, как ни был суров Клаузевиц к Бюлову в молодые годы, однако потом, едва только последний сошел с писательской арены, он иначе посмотрел на сложный, противоречивый, но полный блеска, творчества и вдохновений арсенал мыслей и чувств, оставленный преждевременно погибшим мыслителем, и Клаузевиц много потом заимствовал из этого неисчерпаемого и незавершенного источника.
Уже вполне на новой почве Наполеоновской стратегии выросли мысли Жомини, сверстника Клаузевица[318]. В военной литературе он долгое время являлся полноправным конкурентом немецкого теоретика[319].
Подытоживание их ценности произошло в тридцатых годах, когда Жомини, неоднократно уязвленный Клаузевицем, в свою очередь перешел на него в атаку, хотя, правда, довольно бледную[320].
Нужно отметить, что Жомини за год до того, как Клаузевиц опубликовал свою первую анонимную статью, выступил с обоими первыми томами своей программной работы «Traité des grandes operations» [ «Трактат о великих походах» (франц.)][321]. Содержание книги являлось в высшей степени актуальным и современным, в нем Жомини явился первым и удивительно метким толкователем Наполеона, но по своему мышлению, особенностям изложения, склонности к старым геометрически-топографическим основам и, наконец, по своему увлечению неподвижными принципами и правилами Жомини остается в тесном родстве с теоретиками XVIII века. Без глубокой исторической перспективы он старался военное искусство своего времени взять в узкие догматические рамки, как то делали упомянутые теоретики со своим. Конечно, наполеоновская стратегия с ее логической ясностью, простотой комбинаций и связностью частей легко вела к познанию присущих войне сил, но ограниченность и частность наполеоновских приемов легко бы выявилась при первой попытке исторического сопоставления. Но и эту, несколько однобокую стратегию Жомини старался забрать в рамки догматической схемы и ее содержание уложить в ящик ограниченного числа правил. Действия по внутренним операционным линиям — этот термин им же был и создан — были для него неизменной и безошибочной основой стратегического искусства. При этом он с почтением относился к математическим расчетам Бюлова и стоящему в связи с этим учению о местности. Безопасности операционной линии — этой отрыжке XVIII века — Жомини придавал столь большое значение, что в своих толкованиях Наполеона из этого часто азартного игрока сделал человека, только и думающего о своем тыле. Жомини странным образом забыл в Наполеоне воплощение военного гения, пугало своего времени, потрясавшее мир раскатами своего гнева и мести[322], и на фоне этого нервного гения создал ремесленную удобопонятную теорию войны, сколок со старых теорий.
Космополит и «бродяга»[323], Жомини не задавался тенденциями, от старых времен вплоть до Бюлова появлявшимися на свет, путем рационализирования войны прогнать ее из мира, он проповедовал военное искусство во имя его самого, но и в преклонении пред этой чисто формальной виртуозностью военного искусства сказался представитель старых течений.
В результате в творчестве Жомини новое и старое было перемешано самым странным образом; те мысли, которые он выдвигал на сцену, были интересным и важным достоянием нового времени, но форма его теории и основные тенденции принадлежали минувшему веку. Наполеон внушил ему несколько большую динамику, сдвинул его несколько с мертвого формализма, но не смог заставить покинуть его основы.
