Жизнь и смерть на вершинах мира - [77]

Мирек Вольф не только опытный врач и альпинист, но и отличный психолог. Каждый день с наступлением сумерек, когда движение на ребре останавливается из-за усилившегося мороза и весь мир ограничен полотняными стенками палатки, он запускает в эфир веселую программу. Начавшись скромно, с песенки, записанной на магнитофонную ленту, она выросла в специальную передачу — «Культурная программа для ребра Макалу».

Каждый день в предвечерние часы слышатся магнитофонные позывные: «Пока мы живы, все о’кей!» (рефрен песенки «Фермер Билл»). Далее следует программа легкой и классической музыки. Ее запускают в эфир те, кто в данный момент находится в базовом лагере. Программа располагает своей картотекой, организуются передачи по заявкам слушателей, и вряд ли какая-нибудь радиоредакция имеет столь благодарных слушателей, как те, что сейчас находятся в высотных лагерях на ребре Макалу. Студия разместилась в общественной палатке, частым гостем программы бывает старшина наших шерпов Анг Темба, и стоит посмотреть, какую радость доставляет ему происходящее. Музыка — допинг, намного превосходящий любое лекарство, а главное, его не смог бы запретить даже самый строгий из олимпийских судей.

* * *

Площадка, на которой стоит «единичка», сплошь обложена ловушками. Сто пятьдесят маленьких — для полевок и двадцать больших, предназначенных для пищух, превратили лагерь в минное поле. Два раза в день заботливо обхожу ловушки, очищаю их от снега, обновляю наживку из смеси масла и молотых земляных орехов. В промежутках долгие часы сижу в ожидании. Пищухи вообще не охотники лезть в петлю, и здесь они, конечно, не явятся исключением. Поэтому жду до изнеможения, скрючившись за камнями, с ружьем на взводе. Играю с пищухой в прятки. К сожалению, здесь невозможно выбрать точку, откуда был бы виден весь лагерь: мешают камни и особенно палатки. Поэтому приходится постоянно менять позицию (у меня их две-три), а когда я это делаю, то неизменно нахожу совсем свежие следы как раз на том месте, которое до этого было от меня закрыто.

Иногда видимость снижается до минимума, и лагерь тонет во мгле. Стоит проясниться, как я немедленно делаю обход, словно лесник, по своему участку, в котором могу сделать неполных сто ш; гов, из них тридцать — по льду. Но пищуха продолжает свои шутки, иногда граничащие с дерзостью.

Просыпаюсь рано, еще затемно, чтобы с рассветом быть уже на посту с ружьем. При свете карманного фонарика растапливаю в «сенях» палатки лед и готовлю чай. Добавляю таким образом немного тепла, за ночь выдутого ледяным ветром. Кто не пробовал сам этого делать, тот не поверит, как много нужно времени, чтобы в мороз приготовить чай из льда на небольшом примусе. Наконец все готово, и я на несколько минут покидаю палатку.

Уже рассвело, так что, возвращаясь к палатке, я могу разглядеть перед входом несколько петель из следов пищухи, оставленных не больше пятнадцати минут назад. Внутри палатки, около примуса, кучка помета, еще не схваченного морозом. А потом весь день нигде ничего — только пара галок планирует на ветру!

Время несется вскачь и подгоняет гималайскую природу. Уже нет сомнения, что приближается муссон. Стена облаков со дня на день угрожающе надвигается по долине Барун, она уже давно закрыла базовый лагерь и поднимается все выше и выше. Часто идет густой пушистый снег, и «единичка» пропадает во мгле. Все кругом как бы перестает существовать. Только ближние ледопады дают о себе знать вздохами разверзающихся трещин и грохотом обрушивающихся ледяных башен.

Ясная часть дня все короче, в те минуты, когда облачность становится немного реже, открывается видимость в отдельных направлениях. В предвечерние часы облачность снижается настолько, что над ее пеленой, словно острова, выступают горные вершины, и прямо над «единичкой» загорается юго-западная стена Макалу. В косых, но ярких лучах заходящего солнца выступают как на ладони не только все детали морфологии, но и раскраска этого уникального скального образования. Светло-серые граниты главной вершины, черные гнейсы предвершины, а между ними оба тона чередуются в виде сетки тонких прожилок и широких параллельных поясов. Кто-то поэтому сравнил Макалу с полосатым тигром. Да, это очень точно. Правда, отсутствует обычно рыжеватая тигровая окраска, так что Макалу скорее носит мантию благородного белого тигра из заповедников магараджи из Ревы.

В те дни, когда окружающий мир исчезает в тумане и мгла глушит звук твоего голоса, сильнее ощущаешь одиночество. Безусловно, это один из источников своеобразного образа мышления горцев, не исключая и наших шерпов, у которых сотрудничество с экспедициями из разных концов света никак не ослабило веру в сверхъестественное и непознаваемое. Думаю, я многое понял в свой последний вечер в «единичке». Сквозь просвет в облаках низкое солнце ярко осветило вершину скальной башни. Поворачиваюсь лицом к стене Макалу, закрытой облаками… Невероятно! Там, где в ясную погоду виден порог тысячеметрового склона, сейчас продолжается плоскость, и на ней стоит серая фигура, окруженная со всех сторон ярким разноцветным сиянием. Поднимаю руку — фигура отвечает мне тем же жестом! Это моя тень, спроецированная в мелких распыленных капельках — частицах тумана. Мне понятно, что это чисто физическое явление, суть которого мне давно объяснили на школьных уроках физики. Но как растолковать его шерпу, если он к тому же «тигр Гималаев»?