Жизнь и смерть на вершинах мира - [76]

Так родилась наша собственная легенда о йети, постоянной обитательнице «единички». О ней ходили всяческие разговоры, но никто, естественно, ее не видел. Конечно, особого значения услышанному по радио никто не придал, поскольку таких розыгрышей наша радиостанция выдала в эфир уже немало. Но вот как-то в «единичке» ночевал в полном одиночестве Зденек Брабец. Таинственная незнакомка была, видимо, обманута тишиной и стала менее осмотрительной. И тут-то Зденек встретился с ней, если можно так выразиться, лицом к лицу… Последовавшее за этим сообщение по радио было настолько конкретным и убедительным, что я сразу же по возвращении с истоков Верхнего Барунского ледника поспешил к нашей «единичке»…

К западу от основания ребра стоят две скальные башни. С трех сторон их обтекает ледник, формирующийся на юго-западной стене Макалу. С четвертой стороны зияет пропасть глубиной более 1000 метров. Передняя башня довольно тонкая и заостренная, задняя — более мощная и высокая, с тупым верхом, покрытым осыпью. Здесь, на высоте 5950 метров, стоит наш первый штурмовой лагерь — «единичка». Скальные башни похожи на крепостные укрепления неприступного средневекового замка. Их надо брать штурмом в тысячу метров по вертикали.

Первая часть подъема проходит по башне, ближней к леднику. Примерно на половине ее высоты начинается траверс своеобразной скальной трубы. По ней нужно подняться к седлу между обеими башнями — но как? Внизу, у начала подъема, укреплена солидная эмалированная табличка с надписью: «Вход в трубу и подъем по ней строго воспрещается!» Не знаю, какой трубе в Чехословакии принадлежала эта табличка, но подобная шутка — наглядное доказательство того, что большая высота над уровнем моря вовсе не притупляет чувство юмора. Табличка особенно нравится шерпам, которые никогда не забывают, проходя мимо, старательно очистить ее от снега. Видимо, они принимают ее за некое европейское подобие их священных флажков.

Подъем по обрывистым и гладким скальным плитам над трубой выводит прямо на небольшую, покрытую щебнем плоскость, на которой стоят палатки «единички». Нигде ни следа высших растений, только лед и скалы с пятнами лишайников, единственного проявления жизни. Может ли тут вообще существовать пищуха? Не является ли упомянутая «молоденькая йети» лишь плодом воображения радиошутников?

«Единичка» пуста, ее сторож — ворон неохотно отлетает при нашем появлении. По состоянию лагеря видно, что штурм вершины происходит уже где-то в верхней части ребра. Значение «единички» явно уже не то, она стала лишь транзитным пунктом, и недалек день, когда она будет ликвидирована. Такое впечатление больше всего создается состоянием самого крупного «объекта» лагеря — типовой палатки «бедуин». Словно последний ее обитатель наскоро собрался и покинул ее, оставив после себя кучу ненужных вещей.

Между разбросанными предметами снаряжения — обрывки газетной бумаги. Это остаток газет с датой нашего вылета из Праги! Есть в них и информация о нашей экспедиции, полная громких слов о геройстве. Сглаженный стандартный журналистский стиль, воспринимаемый читателями в утреннем трамвае или дома, за вечерним кофе, как нечто привычное и само собой разумеющееся, здесь, в контрасте с гималайской действительностью, вызывает невольную усмешку.

Среди хаоса, царящего внутри палатки, меня в первую очередь интересует радиопередатчик и состояние его батарей. Признаюсь, я ожидал большего от осмотра передней части палатки — «сеней», где помещается лагерная кухня. На плитке — котелок с остатками горохового супа, вокруг стоят миски, так, как их оставили последние обитатели. В банке с недоеденным компотом вместо жидкости — ледяное «сало». Вход нельзя закрыть на «молнию», потому что ветер нанес сюда целый сугроб снега. Поверхность его ничем не нарушена, ничто не говорит о том, чтобы среди остатков еды хозяйничала пищуха.

Перед палаткой сложена из камней низкая стенка — для защиты от напора ветра. Около нее несколько картонных коробок с продуктами, не поместившихся в палатке. Внимание! К одной из коробок ведут следы, а внутри… визитная карточка! Помет пищухи, похожий на горошины, и отметины ее зубов на разорванной обертке от шоколада. Итак, все-таки!

Выглядит все это весьма обнадеживающе. Можно ожидать и прямой встречи с пищухой, которая и происходит буквально через несколько минут после того, как я разместился в одной из штурмовых палаток — «дуге». Надо же, чтобы как раз в этот момент я оказался «не у дел», а просто шел к краю нашего пятачка отдать дань физиологической потребности и заодно взглянуть на уходящие вниз склоны! Ружье, конечно, осталось в палатке. Пищуха, привыкшая к тому, что лагерь уже долгое время пустует, на какое-то мгновение оцепенела. Но лишь до той минуты, когда я двинулся с места.

С этого момента началось трехдневное ожидание. Условия оптимальные. «Единичка» затихла, Анг Ками меня покинул — ушел в другой лагерь помогать перебрасывать снаряжение. Я один. Но на сей раз это не робинзонада, как было при походе за сурками в ваханском Гиндукуше. Три раза в день включаю радиостанцию, и сквозь треск и писк в эфире я в курсе всего, что происходит в экспедиции — от базового лагеря до высотной «пятерки». В основном это технические переговоры, связанные с направлением движения людей и снаряжения между лагерями. Часто в переговорах повторяются сведения о новых снегопадах, морозе и особенно о необычайно сильном и холодном ветре, который грозит обморожением, а внутри палатки не дает уснуть, грохоча по стенкам. Эти данные передаются в микрофон приглушенными, с придыханием, голосами — свидетельство усталости, которая все нарастает по мере подъема.