Жизнь и смерть как личный опыт. Реанимация. Исповедь человека, победившего приговор врачей - [22]

Просить коляску стыдно, да и вряд ли с непривычки поймут мою неразборчивую речь. Ведь накануне жена и сын с трудом разобрали десятую часть того, что я им говорил. Решил идти сам, благо что в коридоре есть стулья, на которых можно отдохнуть. В три приема добрался до процедурной, где сестры отругали меня за «геройство».

Обратно повезли на коляске. Прямо в операционную. Нужно было срочно зашивать рану на шее, доставлявшую столько хлопот и мне, и врачам. После операции при местном обезболивании хирург сообщил, что в случае нормального развития событий через семь-восемь дней швы будут сняты, и я смогу выписаться из больницы.

Долгожданная новость одновременно обрадовала и ошеломила меня. Известно, что дома и стены помогают. А с другой стороны, как я буду разговаривать с людьми, если и близкие меня практически не понимают? Прогноз восстановления речи был очень неутешительный. Даже в более легком случае отец оперировавшего меня хирурга заговорил лишь через полгода. Но он-то оставался под постоянным медицинским контролем сына – врача именно в этой области.

Мне осторожно намекали, что в лучшем случае восстановления речи, и то в неполном объеме из-за паралича голосовых связок, можно ждать через год-полтора. При этом необходимы постоянные занятия с фониатором – специалистом по постановке голоса у певцов, актеров и больных с нарушенной речью.

Еще одной проблемой моей новой жизни была физическая немощь, которую я старался преодолеть как можно скорее.

На пятый или шестой день после перевода из реанимации я проходил по коридору уже 300–350 шагов. Но стоило первый раз выйти с сыном на улицу, как едва смог пройти 50 шагов, да и то с поддержкой.

Вот тогда впервые и пришла в голову сумасшедшая мысль – а стоило ли так мучиться, чтобы остаться живым, но стать обузой для жены, вызывать жалость сыновей и внуков?

Есть люди, для которых бросить по ходу разговора фразу «надоело жить» ничего не стоит. Я не отношу себя к этому типу. Более того с трудом воспринимаю жалостливое отношение, если заболеваю или возникают какие-либо неприятности в жизни. Помню, лет 20 назад, после серьезного воспаления легких, меня отправили на реабилитацию в одно из подмосковных лечебных заведений. Тогда я запретил кому-либо из близких приезжать ко мне до тех пор, пока, по моему мнению, не набрал достаточной физической формы, чтобы не вызывать жалости.

Но тогда я был уверен, что смогу восстановить силы. Теперь такой уверенности не было. Абсолютно неясные прогнозы давались по поводу способности говорить без вспомогательных средств. Успокоительные фразы типа «все будет хорошо» вызывали активный протест с моей стороны. Я хотел достоверно знать, насколько полноценным человеком стану и сколько времени понадобится для этого. Уклончивые ответы докторов усугубляли психологический шок, вызванный моим состоянием в то время.

В хирургическом отделении можно было читать, но книга выпадала из рук. Телевизор вызывал аллергию. Я весь был опутан мыслями о будущем и не мог освободиться от них ни днем, ни ночью.

Я напоминал себе какое-то тупое животное, не способное адекватно реагировать на внешние воздействия окружающих меня людей. Они не понимали мою речь, а я в ответ переставал понимать, о чем меня просят. Нет, не из вредности. От внутреннего смятения, от сознания собственной ущербности мысли путались в голове и даже пустяковая просьба, вроде «откройте рот», проходила по длинному лабиринту каких-то не совсем понятных ассоциативных связей. «Прошлый раз мне удалось открыть его только наполовину, потому что какие-то мышцы лица не сокращались в достаточной мере. Смогу ли на этот раз?»

Пока внутри происходил мыслительный процесс, который иногда трудно выразить словами, обратившийся с просьбой врач с недоумением смотрел на меня. И со стороны порой это выглядело не как замедленная реакция, а кое-что посерьезнее.

После подобных происшествий я прекрасно осознавал всю нелепость моего поведения, но преодолеть внутренний ступор не удавалось. Так как же жить, когда не только окружающие, но и ты сам понимаешь, что твои мыслительные способности претерпели серьезные изменения? И никто не давал гарантий, что я смогу преодолеть столь серьезные нарушения.

И все-таки стоит

Видимо, мне не очень хорошо удавалось справляться с моим настроением. Однажды, когда младший сын был у меня один, у нас состоялся откровенный разговор о моих делах и неясных перспективах моего выздоровления. Он привел много убедительных аргументов, а заодно поведал и о своих жизненных трудностях, о которых я даже не подозревал. За два дня до моей операции у него на глазах сгорел загородный дом. Незадолго до этого угнали машину...

Но, пожалуй, наиболее действенным оказался рассказ об уже забытых мною методах моего же воспитания. Он напомнил, как в детстве, катаясь на лыжах, падал с горки, и как мы с ним никогда не уходили домой, прежде чем он не возьмет эту «вершину». Были и другие серьезные примеры, когда под воздействием матери и меня он преодолевал жизненные невзгоды. Так могу ли я теперь поддаваться последствиям болезни, пусть и весьма тяжелым? Все жизненно важные органы целы, и требуется лишь упорная тренировка, чтобы привести их в порядок. Об этом же, но другими словами, говорили жена и старший сын, обе невестки и внуки.