Жизнь и смерть как личный опыт. Реанимация. Исповедь человека, победившего приговор врачей - [21]

Но как же можно выступать с речами, заниматься какой-то деятельностью, создавать фонды будущих поколений, как можно, наконец, спокойно есть, пить и спать, когда рядом с нами скитается огромная армия детей, предоставленных самим себе в жестокой борьбе за выживание в нашем безнравственном обществе.

Трудно было пройти мимо этой темы, хотя и не она является предметом моих заметок.

Говоря о тех, кто попадает в реанимацию, мне хотелось показать, на что вынужден отвлекаться высококвалифицированный персонал, а ведь нагрузка у них такая, что даже молодые не выдерживают и буквально валятся с ног.

Всего одна иллюстрация. Чтобы к восьми часам утра передать больных другой смене, белье начинают менять в пять, иначе не успеешь. А позади бессонная ночь. Тяжелые больные круглые сутки требуют внимания, и если удается прикорнуть на часок-другой, то это большое везение. Кроме смены белья, пациентов нужно помыть, протереть, привести в относительный порядок с внешней точки зрения и многое-многое другое. И делать все это приходится, как правило, с лежачими людьми, некоторые из которых находятся в бессознательном состоянии.

Мои наблюдения свидетельствуют – такой труд должен вознаграждаться в значительно большей мере, чем это делается сейчас, и его необходимо выполнять гораздо большему количеству людей, которых явно не хватает. А средств механизации для перемещения пациентов с кровати на каталку, с кровати в душ, в ванну в наших больницах я не видел.

Перестраховка

Даже многочисленные обследования, проводимые в последние пять дней, не могли отвлечь меня от грустных мыслей, нахлынувших в эти дни вынужденного безделья.

Смогу ли я говорить? Даже после значительно более легких случаев речь порой восстанавливается только через полгода. Смогу ли я быть полноценным человеком, если до сих пор пять шагов, разрешенных два-три раза в день, даются с огромным трудом. Ну а самое главное, мучила неизвестность. Почему меня держат в реанимации, хотя тяжелый период вроде бы миновал? Почему не зашивают горло, а подбирают все новые и новые трубки, с помощью которых меня обучают говорить? Неужели последствия трахеотомии не удастся устранить и говорить без трубки будет невозможно?

Ни на один из вопросов я не получал вразумительного ответа, а до следующего дежурства заведующего реанимацией еще далеко.

Мучительные мысли, неизвестность буквально изводили меня. Даже сильные снотворные практически не действовали. Удавалось не то чтобы заснуть, а лишь забыться на час-полтора. И снова мысли, мысли. Испытание, похожее на пытку.

Как выяснилось позже, никто из приходящих для обследования специалистов из других отделений больницы – и в первую очередь отоларинголог – не решались взять на себя ответственность и сказать, что меня пора переводить в отделение хирургии, чтобы зашить отверстие на горле и завершить лечение. Пять дней длился период неопределенности, пока из Боткинской больницы для консультации по нескольким сложным случаям, в том числе и по моему, не приехала ведущий московский отоларинголог. Она сказала, что уже как минимум три-четыре дня назад нужно было ушить рану на шее. После этого я наконец попал к хирургам.

Затягивание со сроками привело к тому, что рана стала зарастать естественным путем, и уже недалеко было время, когда потребовался бы повторный разрез. Вот к чему могла привести излишняя перестраховка. Хирургам хватило всего одиннадцати дней, чтобы справиться с моими проблемами.

Перевод из одного отделения в другое начался с телефонного звонка домой. Наконец-то мне представилась возможность самому сообщить, что я иду на поправку.

Но моя и без того нечленораздельная речь, да еще искаженная телефонной мембраной, не была понятна ни жене, ни детям. Только с помощью медсестры удалось сообщить, что мне нужна какая-нибудь одежда, поскольку больные в реанимации, во избежание всяких случайностей, лежат абсолютно голые.

Из одного отделения в другое меня доставили значительно быстрее, чем мои родные доехали до больницы.

А стоит ли жить?

Из-за тяжести моего состояния переселение в палату на первых порах тоже оказалось серьезным испытанием. Я уже упоминал о прогулках в реанимации вдоль кровати, на которую я мог либо опереться, либо упасть в случае недостатка сил. Если бы это случилось, на помощь пришли бы медсестры, постоянно находящиеся в отделении.

Здесь же, в хирургии, до туалета нужно пройти не пять, а целых девять шагов, и несколько из них без опоры на кровать или стенку. Поэтому первый самостоятельный поход растянулся почти на полчаса. С одной стороны, приходилось преодолевать земное тяготение; с другой – психологический фактор, когда казалось: еще секунда – и потеря равновесия неизбежна.

Я привожу эти подробности не для того, чтобы вызвать у читателя жалость. Просто мне хочется как можно точнее передать вам ощущения человека, изо всех сил стремящегося к выздоровлению. И если на первых порах я занимался преодолением трудностей интуитивно, то в последующем – в точном соответствии с рекомендациями врача, который наблюдает меня уже 25 лет.

На следующий день я попытался увеличить проходимую в реанимации дистанцию вдвое. С трудом преодолел десять шагов. После отдыха самостоятельно вернулся назад. Не успел прийти в себя, как позвали на уколы в другой конец коридора, а это шагов пятьдесят.