Жизнь и слово - [6]
ЧТО ДЛЯ ЖИЗНИ НУЖНО
Начнем опять с пословицы: «Не тот отец, мать, кто родил, а тот, кто вспоил, вскормил да добру научил» — у Даля и такая записана. В «Толковом словаре» он объясняет: «ВОСПИТЫВАТЬ… — в низшем значении — кормить и одевать до возраста; в высшем значении — научать, наставлять, обучать всему, что для жизни нужно».
О детстве Даля мы знаем мало. Родителей он пережил, братьев и сестер тоже, дочери рассказывают о его детстве с его же слов, а Даль был до автобиографий не охотник, однажды, правда, набросал по служебной необходимости заметку, короткую и неполную, да за полгода до смерти начал диктовать дочери что-то вроде воспоминаний, проговорил с полчаса — и рукой махнул (дочь пометила в скобках: «Продолжения не было»).
Не будем сочинять сцены из Далева детства, в которых должно как бы «приоткрываться» его будущее: всматриваясь в то, что нам известно, попробуем определить, какому добру научили его отец и мать (не только ведь вспоили да вскормили), какое воспитание «в высшем значении» получил он в родительском доме.
На его развитие непременно повлияло «многоязычие» отца и матери: оно не могло не пробудить в нем острое «чувство языка»; этим чувством Владимир Даль одарен с малолетства. Сам он, кроме русского языка, будет владеть немецким, французским, английским, а также украинским, белорусским, польским, кроме того, татарским, башкирским, казахским, будет читать, писать и беседовать на латыни, изучать болгарский и сербский языки.
Но в отчем доме при всем том говорили по-русски — хотя в «обществе» по обыкновению французский не сходил с языка и, по слову Грибоедова, «перевести мадам и мадемуазель» представлялось совершенно невозможным делом. У Далей знали, как перевести «мадам» и «мадемуазель»; какое-нибудь «папа», приличествующее согласно понятиям времени обиходу благородного семейства, здесь вовсе было не в чести — то ли дело «отец», или, того лучше, «батюшка», или попросту «батя». И о чем бы ни шла речь, слова — по возможности исконно русские — ставились в ней не как придется, лишь бы понятен был смысл, но непременно самые точные: «Замок отпирают, сундук или крышку открывают, дверь отворяют» — такие наставления Далем тоже из детства вывезены, с малолетства в нем сидят и до последнего его дня.
Отец, Иван Матвеевич, был, по-старинному говоря, книгочей, охотник до чтения. Владимир Иванович рассказывает: все свободное от службы время он сидел взаперти у себя в кабинете и читал. Молодость Иван Матвеевич провел в петербургской придворной библиотеке — вряд ли не интересовался он литературой отечественной. Иван Матвеевич Даль служил в библиотеке в ту пору, когда творили Фонвизин и Херасков, Новиков и Радищев, начинал молодой Крылов. Он служил там в ту пору, когда стараниями русских ученых и литераторов составлялся труд, по тогдашним временам (да и по нынешним меркам), огромный — «Словарь Академии Российской», первый толковый словарь языка нашего. Старались «в сочиненном академией словаре избегать всевозможным образом слов чужеземных, а наипаче речений, примерами часто брали пословицы». Имеем право предположить, что шесть томов этого словаря на книжной полке у Даля-отца стояли и что мальчик Владимир Даль в них заглядывал.
Он, нет сомнения, рано познакомился и с новой по тем временам поэзией: отроком Даль начнет пописывать стишки в подражание наизнаменитейшим тогдашним авторам — Карамзину, Мерзлякову, Жуковскому, Батюшкову; басни, начитавшись Крылова, он тоже будет сочинять.
Кажется, что в том особенного — стоит ли и упоминать! Но вспомним пушкинский неоконченный роман «Рославлев» — несколько строк рассказывают о круге чтения девушки, дочери «благородных родителей» (речь как раз о годах Далева детства) в библиотеке не было ни одной русской книги, кроме сочинений Сумарокова, которых героиня никогда не читала, она с трудом разбирала русскую печать.
Почти два десятилетия спустя — если считать со времени его, Пушкина, и Далева детства — Пушкин напишет из Михайловского, что по вечерам слушает сказки и тем вознаграждает недостатки «проклятого своего воспитания» («Что за прелесть эти сказки! каждая есть поэма!»), но мы знаем, что нянины сказки он и в детстве слушал. У Даля своя няня, своя Арина Родионовна — ничего о ней не ведаем, один только раз промелькнет в воспоминаниях редкостное ее имя — Соломонида, но также годы спустя в сказках, которые будет сочинять Владимир Даль, объявится, заживет вдруг веселая баутчица, кума Соломонида: в тех сказках добрый молодец Иван служит службу — идет туда, неведомо куда, ищет того, неведомо кого, один по семи перекресткам расходится; в тех сказках за горою лес, а за лесом опять гора, над путем-дорогой избушка-домоседка распустила крылья, что курочка-наседка, а в ней стукотня, лукошко, кузовок, корзина да коробок по двору похаживают, а две ведьмы вокруг избы дозором объезжают; в тех сказках, когда мед-пиво пили, куму Соломоииду дома забыли, жаль, по усам текло, в рот не попало… Ай да нянька Соломонида!..
«С той поры, как составитель этого словаря себя помнит, его тревожила и смущала несообразность письменного языка нашего с устною речью простого русского человека», — объяснит Даль в «Напутном слове» (о себе он чаще всего будет говорить в третьем лице: составитель, собиратель). Но чтобы с детства (как себя помнишь) замечать несообразность, несоответствие — отсутствие лада, согласия (толкует Даль) — письменного языка и устной речи, мало иметь чуткое ухо («чувство языка»), надо и этой устной речи простого русского человека наслушаться, и вполне освоиться в письменном языке, языке литературы — быть начитанным человеком.
