Жизнь и миг - [25]

Пожар гасила поездная бригада.

Бригадир, проводники, все эти люди, не щадя себя, бросились в пламя, они были готовы к действию, готовы Высшей Готовностью. Пострадавших размещали в соседних вагонах. Машинист на пределе гонял электровоз. Маневрируя по запасному пути, он заново «сбивал» состав, освободив его от горящего вагона. Горящий вагон перегнали через стрелку на параллельный путь. Машинист успел предупредить по радио — и в километре от катастрофы был остановлен состав из цистерн с горючим, который шел навстречу огню.

…Потом поезд с силой рванулся вперед и на высшей, предельной скорости помчался к городу, помощи, людям. Лежали вокруг пустые заснеженные поля, дул сильный боковой ветер.

Меня пустили в больнице только к Шмидту.

Шмидт В. С. «С вокзала нас увозила «скорая помощь». Она шла с включенной сиреной, и, наверное, от этого звука я пришел в сознание. Тут был врач, я потом узнал, Людмила Рокитенец, и она записала с моих слов телеграмму в Новосибирск. Я сообщил, что дипломные работы, которые я вез в Тюмень, сгорели. Я был руководителем дипломных работ многих заочников из Тюменской области… Мы приехали в больницу. Я потерял сознание на несколько дней…»

Андреев В. П., главный врач клинической больницы Омского отделения Западно-Сибирской дороги, на последнем консилиуме в тот день сказал:

— Я предлагаю единственный выход — телевидение. — И набрал телефонный номер телестудии…

Шел кинофильм. Его прервали. Люди ждали заставку — «Техническая неисправность». Но…

Диктор сказал:

— Дорогие товарищи, только что нам сообщили: в железнодорожной больнице находится человек, получивший тяжелые ожоги. Его может спасти только кровь…

Андреев В. П. рассказал:

— Уже через несколько минут после объявления нашей просьбы у здания больницы появились люди. Некоторые подъезжали на такси. У комнаты, где размещена станция переливания крови, собралось около двадцати человек…

Мне не раз приходилось читать и писать самому о подобных случаях. В минуты, когда обращаются вдруг с подобной просьбой, десятки людей бросают самые важные дела, самые срочные работы — спешат на помощь совершенно незнакомому человеку. Вот она, настоящая Готовность!

К больнице продолжали стекаться люди.

В это же время за сотни километров от Омска, в Новосибирске, в Сибирском институте советской торговли, где Виталий Сергеевич Шмидт работает старшим научным сотрудником, снаряжали сотрудников для срочной поездки в Омск, к тяжелобольному. Успокаивали, как могли, жену Шмидта Нину Михайловну, тоже научного работника, помогли ей вылететь в Омск…

В это же время военные власти разыскали сына Шмидта — Мишу, и он был направлен к отцу из части, в которой служит.

В это же время из Тюменской области шли телеграммы: «Не можем ли оказать помощь?» Их посылали люди, у которых Шмидт был руководителем дипломных работ…

В то же время к больнице подъезжали все новые и новые люди.

Уже было пятьдесят человек, потом сто, сто восемьдесят, двести, двести пятьдесят, триста… триста двадцать!

Кровь первых спасла Шмидта.

Н. Полынская, А. Глебова, В. Ларин, В. Колмогорова, А. Верхоробин… Можно, конечно, написать немало фамилий. Но, наверное, это не нужно. Эти люди поступили просто, обычно, нормально. Они были готовы поступить так. Это наша норма.

Папка с надписью «Пожар в экспрессе» закрыта. Участников драмы опросили при следствии. Двое из них — Фролов и Стребков — так и сказали следователю: «Нет у нас законов, чтобы судили за то, что мы ушли из вагона. Нету».

Действительно, нет таких юридических законов. Но есть законы совести, гуманности. Именно поэтому следственные органы сообщили обо всем случившемся коллегам этих людей по учебе и работе. А я назвал их настоящие имена.

СОМНЕНИЕ

Репортаж был трудным. Я писал и сомневался: стоит ли о драме рассказывать, и если стоит, то с какой мерой точности и документальности?

Дело в том, что первоначальное сообщение о случившемся выглядело совершенно иначе. В телеграмме корреспондента ТАСС говорилось: «При пожаре на железной дороге научный сотрудник из Новосибирска В. Шмидт проявил настоящий героизм и, спасая людей, получил тяжелые ожоги. Потребовалось много крови… Люди моментально откликнулись на просьбу врачей… Кровь семи спасла героя». И все.

Я вылетел в Омск. Самолет пришел на рассвете. Несмотря на апрель, всюду лежал глубокий, плотный снег. Над снегом висела утренняя луна.

Через несколько часов я встретился с первым человеком, давшим кровь В. Шмидту. Потом со вторым. Спустя сутки знал каждого. Люди оказались на редкость открытыми, общительными. И только однажды я уловил чей-то вопрос: «А как же они?» — но решил, что ошибся, неправильно понял.

Врач ввел меня в палату. Шмидт лежал неподвижно — весь в бинтах. Я представился. Попросил десять минут для разговора. Больной согласился. С белого грубого табурета поднялся парень, сидевший у изголовья Шмидта, подошел ко мне и кивком головы предложил выйти с ним в коридор. Я решил, что это один из дежурных врачей. Мы вышли.

— Я работаю вместе со Шмидтом, — сказал парень, — его коллега. Меня командировал сюда наш институт. Вчера, когда я прилетел, вон там, — он показал рукой в сторону одной из палат, — скончалась женщина. Ей не помогла и кровь. — Парень посмотрел в окно и резко сказал: — Я сделаю все, чтобы не допустить вашего разговора со Шмидтом. Довольно «Вечернего Новосибирска», — и, протянув мне измятую газету, ушел к больному.