Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней - [167]

— Поздравляю. Такие обстоятельства… Но ваша речь была блестящей.

Господин Амеде Гурмо сдержанно улыбнулся. Именно так нужно улыбаться, выслушивая поздравления. Да, кажется, он говорил с подъемом. Если во время его речи не было истерик, то это не его вина. Та дура испортила все дело. Ну ничего, он выдвинется в другой раз. А сейчас можно ехать к Мари, в ее уютное гнездышко.

Господин Альфонс Кремье побеседовал и с прокурором:

— Вот и отработали. Удивительно скучное дело. Если бы не эта ведьма в шляпе, можно было бы просто умереть с тоски.

Прокурор был, разумеется, в плохом настроении, как и всегда.

— А по-моему, ее следует привлечь к ответственности за оскорбление суда. Скажите, почему таким дают визы? Какое дело назначено на завтра? Снова перепутали все мои бумаги.

— Да не все ли равно вам какое?.. Вы куда? Домой? Так я подвезу вас. Мне бы только не забыть: ракета и алжирское семя!

Расходилась недовольная публика: скучное дело, неинтересный подсудимый, банальный приговор. Ничего щекочущего нервы. Суд теряет с каждым годом свою остроту. Преступники положительно становятся пресными.

Даже лавочники, с сознанием исполненного долга направляясь в свои бакалейные или галантерейные лавки, пренебрежительно кидали друг другу: простое дело, скучное дело. Стоило ли для этого тревожить столько людей?

Андрея вели по коридорам суда. Он еще вглядывался в лица людей. Сам не понимая, что он делает, Андрей все еще искал глаза Жанны. Увидеть! Только увидеть ее! Ведь сейчас камера и конец. Там больше нет людей. Там ее он не увидит.

В раскрытую дверь кинулся золотой май. После сумерек судебного зала песок и небо слепили глаза. Карета уже стояла наготове. До кареты было десять шагов. Десять последних шагов среди живых людей и золотого мая. Кругом толпились любопытные и вдруг, у самой кареты, Андрей увидел широкую фетровую шляпу. Такую шляпу носила Жанна. Он остановился. Он был готов поверить, что это она. Жандармы подталкивали его, но он упирался. Тогда шляпа откинулась назад, и он увидел чужое девичье лицо с нежными карими глазами.

Показывая пальцем на Андрея, девушка говорила:

— Посмотрите, какой же он страшный, убийца!..

И Андрей сделал последний десятый шаг.

Глава 42 ЭТО БЫЛО ТОЛЬКО ЛЮБОВЬЮ

Май всюду чудесен. Чудесен он был и на широком проспекте Унтер-ден-Линден, где липы, старые немецкие липы, насмешливые и сладкие липы Генриха Гейне уже начинали цвести. Но люди не замечали мая. Они были похожи на сумасшедших, эти толкавшие друг друга люди. Они были похожи также на посетителей казино Сан-Ремо. Среди них, наверное, должен был находиться и Халыбьев. Ведь на широком проспекте шла игра, настоящая, крупная игра. Вчера Франция отправила в Берлин новую ноту. В этой ноте были очень жестокие слова. У немецких фабрик отбирали уголь. У немецких детей отнимали молоко. Казалось, на широком проспекте Унтер-ден-Линден люди должны были бы плакать. Но нет, они радовались. Они даже поздравляли друг друга. Ведь они не были ни рабочими, ни детьми. Господа Мюллеры и Зильберманы обладали долларами и любили есть шницели. Сегодня доллар торжествовал, и вместе с долларом торжествовали эти, толкавшие друг друга, люди. Они работали. Они быстро, как халатники тряпье, покупали-продавали зеленые бумажки. От волнения они давили чужие мозоли, налетали на тумбы и даже разбивали пенсне. Они спешили. Ведь каждые пять минут зеленая бумажка вырастала, по крайней мере, на один шницель. Они были в котелках или в канотье, старые и молодые, пангерманисты или же ярые сионисты, жадные, потные, гадкие люди. Весь мир был создан для них. Витрины пароходных компаний щеголяли фотографиями самых шикарных кают. В каютах уже были постланы на ночь койки. Если господин Зильберман захочет кушать шницель не в отеле «Адлон», а на Пятой авеню Нью-Йорка — и «Кюнар-Лайн», и «Гапаг», и много других компаний почтут за честь качать его брюшко по водам Атлантики. Для них в Ямайке делали ром. На Кубе для них мулатки крутили сигарные листы. Для них женщины красили губы и расширяли каплями белладонны совиные зрачки. Для них собирались цвести эти сентиментальные липы. Для них май был маем.

С трудом Жанна пробиралась в этой человеческой чаще. Она утром приехала из Риги. Поезд в Париж шел вечером. Жанна радовалась: может быть, завтра она уже увидит Андрея. Не следует упрекать Жанну в беспечности. Ведь тревога ее была основана скорее на предчувствиях, нежели на реальных данных. Поэтому в Москве ее так легко успокоили. Может быть, Андрей и не арестован. А если арестован, то ему не грозит ничего серьезного. Жанна ничего не знала, ей приходилось доверять только своему сердцу. И сердце, в ненашевском лесу упорно твердившее: «случилось что-то ужасное, он погиб», теперь радостно билось: все выдумки, завтра они будут вместе.

Жанна улыбалась широкому проспекту. Ее удивляли эти непонятные люди, чем-то настолько озабоченные, что они не замечали даже мая. Она ведь еще несла в себе большую радость московских дней. Завтра она увидит Андрея!..

На углу Жанна остановилась. Еще рано. Куда ей идти? Она стала разглядывать выставленные в киоске журналы. В одном из них была фотография какого-то военного парада в Париже. Жанна узнала церковь Сент-Этьен. Жанна улыбнулась: на плече она почувствовала дыхание Андрея. Она больше не разглядывала журналов. Закрыв глаза, отдалась она этому ощущению, и, хотя плеча ее касался лишь солнечный луч, ей казалось, что они уже вместе. Тогда, раскрыв глаза, она увидела перед собой Андрея.