Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней - [134]

Андрей и Жанна вышли на станции «Распай», рядом с кладбищем. Вместе с ними вышла только одна старушонка, быстро проковылявшая в подъезд. Глаз не было. Были ли они там на авеню Клебер? Уж не показалось ли это Жанне после бессонной ночи? Все-таки они решили, что Андрею не следует ее провожать. Вокзалы — опасные места. Лучше проститься здесь.

Может быть, решить это и было легко, но выполнить, во всяком случае, было много труднее. Молча стояли они друг против друга, как незнакомые люди. Теперь они могли бы говорить: чужих между ними больше не было. Но они молчали. И, правда, о чем им было говорить? Ведь сейчас они должны расстаться! Вся их жизнь стыдливо нырнула в подворотню, не смея выглянуть оттуда со своими мелкими радостями или заботами. Жизнь чувствовала, что этим людям сейчас не до нее. Им казалось, что они уже расстались. Они жадно разглядывали друг друга, как разглядывают фотографии любимых и давно оставленных людей. Наконец Жанна сказала:

— Мне надо ехать. Ведь через час мой поезд.

Это сказала Жанна. Жанна ведь должна быть сильной. Андрей ничего не ответил. Его рука поймала руку Жанны. И они снова молчали. Но какой же мучительный, какой бредовой разговор вели две руки! Как они жаловались, как молили пощадить, как бились пришибленные насмерть, слабые человеческие руки.

Рука Жанны первая подчинилась: она выбежала вон из широкой ладони Андрея, выбежала в отчаянье, как женщина, изгнанная из родимого дома. Но сейчас же она снова вернулась. Долго длилась эта борьба рук, бессильных против воли людей. В особенности страшны были последние минуты. Руки судорожно скрещивались, руки цеплялись одна за другую. Это было бесцельно и жестоко. Так за край шлюпки хватаются пальцы тонущих.

Пробежав почти до угла, Жанна вернулась. Вернулась ее рука, вернулась, чтобы еще раз крикнуть: «Спаси!» Они взглянули друг на друга. Этот взгляд походил на гримасу мертвого Жюля Лебо, так напугавшую его экономку. В этом взгляде уже присутствовала смерть. И тогда руки упали. Руки отмерли. Они могли жить только вместе, а их разъединила чья-то третья рука. Может быть, это была ужасная рука человека, стоявшего возле оконца на темной лестнице отеля? Может быть, в дело вмешалась железная рука, сошедшая с плаката овсяной крупы? Ведь не человеческой была эта рука, но рукой судьбы, холодной, спокойной рукой, которая зачем-то сводит, а потом разводит теплые руки несчастных людей.

Глава 31 ЭТО НЕ ТИФ, УВЫ, ЭТО НЕ ТОЛЬКО РАЗЛУКА

В купе пассажиров не оказалось, и это обрадовало Андрея. Ему трудно было сейчас видеть людей. Уже после того, как расстался с Жанной на темном бульваре Распай, уже после того, как поезд увез ее куда-то на восток, Андрей опомнился. Он почувствовал, что случилось непоправимое. Напрасно пытался он разумными доводами успокоить себя: это только короткая разлука, Захаркевич устроит Жанну, а летом Андрей и сам приедет в Москву. Сердце его билось не в лад мыслям. Оно сходило с ума, оно выло, как воет ночью пес, принюхиваясь к дурным следам. Андрей теперь знал, что это больше, чем разлука. Ему хотелось бросить все, вместо Лионского вокзала побежать на Восточный и с первым же поездом помчаться вслед Жанне. Тогда не разум, но воля, воля человека, в течение шести лет знавшего один закон — революцию, затормозила сумасшедшее сердце. Он достал деньги на работу. Он должен ехать в Тулон. Он должен — этим сказано все. Он может ночью метаться. Он может даже плакать. Но днем, днем он должен быть на своем месте. Это было просто и неумолимо. И против этого нельзя было пойти.

Он спокойно взял билет, спокойно обошел длинный поезд и выбрал пустое купе. Он делал все, что нужно. Если было бы нужно сейчас произнести агитационную речь, он бы сделал и это. Он вспоминал своих товарищей по работе. Может быть, они тоже были несчастны? Может быть, и Захаркевич, ушастый смешной Захаркевич плакал ночью от разлуки со своей любимой? Кто знает! Но они делали свое дело. Так и Андрей, он едет в Тулон. Во всем этом не было ни позы, ни удальства. Андрей ехал в Тулон, так же, как шли часы на церкви Монпарнас, как свистели дрозды в Люксембургском саду. Во всем этом была неизбежность железнодорожного расписания. Он ехал в Тулон так же, как поезд, экспресс номер сорок третий, отходит ровно в девять часов двенадцать минут.

Осмотрев перрон, Андрей не заметил ничего подозрительного. Они ловко ускользнули от того шпика. Но в Тулоне следует вести себя осторожней. Он едет, кстати, не в Тулон. Билет взят до Грасса. Там, как все знают, фабрики духов, а у латвийского коммерсанта Николая Цисласа самые лучшие референции.

С виду Андрей действительно не внушал никаких подозрений. Широкое английское пальто, дорожная каскетка, небольшой саквояж, все это скорей говорило о добротности и подлинности пассажира, вероятно привыкшего к частым и долгим переездам. Он не волновался, глядя на вокзальные часы. Его не провожали дамы с кружевными платочками. Возможно, что он действительно коммерсант. Возможно, что и просто беззаботный холостяк, направляющийся в Монте-Карло, чтобы кинуть тысячу-другую на зеленое сукно. Право же, глядя на него, трудно было подумать о матросах или о подпольной типографии. Лениво щурясь, он купил у газетчика юмористический журнал. Обыкновенный пассажир второго класса.