Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней - [133]

Они свернули в боковую улицу. Рыжеватые глаза тоже свернули. Тогда Жанна сразу осознала все. Она вспомнила, что Андрея могут арестовать, что через два часа они должны расстаться и никто не знает насколько. Но она старалась быть сильной. Она не сказала Андрею о своих мыслях. Наоборот, она продолжала шутить: не правда ли, та дама похожа на кенгуру? Сейчас они выйдут на площадь, где очень много народу. Там они перехитрят эти рыжие глаза. Они их потеряют и никому об этой потере не заявят. Жанна даже улыбнулась. Но по тому, как ее рука отчаянно припадала к руке Андрея, он понял ее. Он молчал. Его рука отвечала: «Мне тоже страшно, мне страшно расстаться!» Руки ведь могут о многом говорить.

На площади Мадлен было действительно очень людно. Они нырнули в самую гущу толпы. Они сами не знали, где теперь рыжие глаза, пропали или же плывут рядом, чтобы вынырнуть вот на том углу. Нужно было куда-нибудь спрятаться, в самое неожиданное и поэтому безопасное место. Придумала Жанна.

— Андрей, сюда!

Это был фешенебельный дансинг «Май-Бой», где от четырех до шести, закончив операции с «Мексикан Игль» и с другими акциями, изысканные финансисты предавались различным ритмическим телодвижениям. Здесь было все, чем славился бар «Гаверни»: и собственный негр, и джаз-банд, и коктейли. Ко всему здесь имелось еще нечто возвышенное и редкостное: хорошее реноме. Нет, «Май-Бой» не ночной бар, где ютятся всяческие Марго, это буколическое заведение, это, если угодно, детский сад. Самые педантичные мамаши могут приводить сюда своих анемичных дочерей. И когда финансисты, называя это «уанстепом», бесстыдно прижимали к себе бледных барышень, мамаши не только не вопили «ах, нахал!», но, наоборот, одобрительно хлопали коровьими очами в такт большому барабану. Ведь это же вполне прилично, за это никто их не сможет осудить — молодые люди просто танцуют.

Кончив танцевать, вспотевшие барышни ели трубочки с кремом и думали: в общем это, кажется, приятно, надо поскорее выйти замуж. Мамаши же обсуждали все нетто и брутто претендентов. Ведь сердца держателей «Мексикан Игль» и прочих бумаг котировались в дансинге «Май-Бой» ежедневно с четырех до шести, котировались в зависимости от того, как утром на бирже котировались акции.

Жанна хорошо придумала. Кто бы стал искать в этом светском дансинге вульгарного коммуниста? Коммунисты, как известно, если и развлекаются, то только в неподобных местах. Рыжеватых глаз вокруг не было. Но кто знает, может быть, они только сменились? Может быть, по большому людному залу снуют сейчас другие, черные или же серые? Они одеты как будто сносно. Но здесь все танцуют. И Жанна сказала:

— Надо танцевать. Только я ведь не знаю этих танцев.

Андрей как-то был вместе с Пуатра в танцульке на улице Гэтэ. Там не было ни финансистов, ни мамаш, поэтому там было весело. И шутник-шофер подговорил Андрея пуститься танцевать. Андрей, кажется, проявил хорошие способности, к концу вечера он уже умел, как все, ходить раскачиваясь, вовремя останавливаться и по-особому перебирать ногами. Вспомнив это, он храбро ответил:

— Ну, как-нибудь сойдет!

Они танцевали. Может быть, они делали это и не плохо, но все же они танцевали иначе, чем все. Так танцуют, пожалуй, в кабачках на улице Гэтэ, но не в дансинге «Май-Бой». Однако на них не смотрели. Все были заняты своим делом: финансисты коктейлями и приданым, мамаши акциями, дочки же приятным млением коленок.

Они танцевали. Жанна ведь должна быть сильной. Танцуя, все улыбаются, и Жанна тоже улыбалась: так их никто не заметит. Улыбаясь, она очень тихо шептала Андрею:

— Сейчас мы расстанемся!..

Как ей хотелось обнять Андрея, не по-танцевальному, нет, просто обнять, заплакать, плакать долго, выплакать всю боль расставания! Но она не делала этого. Она старательно делала па. Она улыбалась. А барабан рычал, а финансисты, как будто акциями, шуршали тонкими, сухими губами: «вы прекрасно танцуете джимми», а мамаши вслух считали франки и сердца, и не было конца этому тягучему злому танцу. Жанна же улыбалась.

Она чувствовала себя такой одинокой, брошенной, беззащитной, как будто этот зал — лабиринт на улице Тибумери. Они расстаются. И нельзя крикнуть барабану, финансистам, всему миру: «Перестаньте, замолчите! Мне больно! Мне больно до смерти!» Нельзя даже ничего сказать Андрею, ничего, кроме вот этого тихого:

— Сейчас мы…

И, говоря это, Жанна все так же беззаботно улыбалась. Посмотрите на нее! У этой барышни нет никаких печалей. С четырех до шести она танцует в дансинге «Май-Бой».

Выйдя на площадь, они сразу, как мыши, юркнули под землю. Они решили проехать по метрополитену несколько остановок и вылезти где-нибудь в пустом малолюдном месте, чтобы проверить, существуют ли еще рыжие глаза.

Под землей приторно пахло мылом. Изразцы стен неистово вопили: «Пейте Дюбоннэ!», как будто это было единственным назначением человека на белом свете. Люди мчались, подобно зверям во время лесного пожара, к душным вагонам. Они облепили Андрея и Жанну портфелями, свертками, покупками, шляпами, спинами. Они их разъединили. Теперь Жанна не могла даже сказать Андрею: «Я еще с тобой». А она хотела ему сказать это, это и еще другое: «Я буду всегда с тобой». Но между ними торчали люди. Они не могли говорить. Тогда Жанна улыбнулась Андрею. Ее сил еще хватило на эту улыбку. Люди, раздраженные теснотой и дневной работой, зло на нее покосились: ну к чему улыбаться? Жизнь совсем не такая веселая вещь! Они ведь ничего не знали, эти, стоявшие так близко, люди!