Жизнь Греции. История цивилизации - [313]
«…которые, наспорившись в Академии, выучились крайней г ловкости в речах. Ибо некоторые из них, пытаясь озадачить умы своих слушателей, прибегают к таким парадоксам и столь находчивы в изобретении вероятностей, что они задаются вопросом, можно ли, находясь в Афинах, слышать запах яиц, поджариваемых в Эфесе, и не убеждены в том, что все то время, пока они обсуждают этот вопрос в Академии, они не лежат в своих постелях дома и не составляют свои рассуждения во сне… Из-за этой чрезмерной любви к парадоксу они доставили дурную славу всей философии.:. Они заразили той же страстью умы молодежи, так что та даже и не задумывается об этических и политических вопросах, действительно приносящих пользу приверженцам философии, но проводит жизнь в пустых потугах, изобретая никчемные нелепицы»[2384].
II. Эпикурейский побег
На века запечатлев образ теоретика, проводящего свою жизнь в паутине спекулятивной философии, Полибий ошибался, когда полагал, что нравственная проблематика потеряла свою привлекательность для греческого ума. Как раз этическое начало возобладало в этот период над физикой и метафизикой, именно его голос громче других звучал в философии. Политические вопросы действительно утратили свою актуальность, потому что свободе слова препятствовали присутствие или память о царских гарнизонах, и само собой разумелось, что национальная свобода зависит от бездействия. Славные дни афинского государства остались в прошлом, и философии пришлось столкнуться с невиданным прежде Грецией разрывом между политикой и этикой. Ей предстояло найти образ жизни, одновременно не роняющий достоинство философии и совместимый с политическим бессилием. Поэтому она осознала, что ее задача состоит теперь не в построении справедливого государства, но в воспитании самодостаточного и удовлетворенного индивидуума.
Развитие этики протекало теперь в двух противоположных направлениях. Первое следовало примеру Гераклита, Сократа, Антисфена и Диогена и преобразовало кинизм в стоицизм; другое восходило к Демокриту, во многом опиралось на Аристиппа и трансформировало учение киренаиков в школу эпикуреизма. Обе философские попытки преодолеть религиозный и политический упадок брали свое начало в Азии: стоицизм был развитием семитического пантеизма, фатализма и смирения, начало эпикуреизму положили любившие негу греки азиатского побережья.
Эпикур родился на Самосе в 341 году. В двенадцать лет он влюбился в философию; в девятнадцать пришел в Афины и провел год в Академии. Подобно Фрэнсису Бэкону, Демокрита он ставил выше, чем Платона и Аристотеля, и заимствовал у него множество кирпичиков для своего здания. У Аристиппа он научился мудрости удовольствия, а у Сократа — удовольствию от мудрости; у Пиррона он заимствовал учение о безмятежности и звонкое ее обозначение — ataraxia. Должно быть, он с интересом следил за жизненными перипетиями своего современника Феодора Киренского, который проповедовал в Афинах имморалистический атеизм настолько открыто, что собрание осудило его за нечестие[2385] — урок, который Эпикур никогда не забудет. Затем он вернулся в Азию и преподавал философию в Колофоне, Митилене и Лампсаке. На жителей Лампсака ею идеи и характер произвели столь сильное впечатление, что горожане почувствовали себя эгоистами, удерживающими Эпикура в такой глуши; они собрали восемьдесят мин (4000 долларов), купили философу на окраине Афин дом и сад, чтобы они служили ему жилищем и школой. Тридцатипятилетний Эпикур поселился здесь в 306 году и принялся учить афинян философии, не имеющей ничего общего с расхожим эпикурейством. Знаком растущей свободы женщин было то, что он с радостью принимал их на своих лекциях, даже допуская их в небольшую общину, образовавшуюся вокруг него. Он не делал различий между сословиями и расами; он принимал как матрон, так и куртизанок, как свободных, так и рабов; любимым учеником Эпикура был его собственный раб Мис. Куртизанка Леонтион стала его ученицей и любовницей, найдя в Эпикуре друга столь ревнивого, словно они состояли в законном браке. Под его влиянием она родила ребенка и написала несколько книг; чистота ее слога никоим образом не была связана с ее нравственностью[2386].
Что до остального, то Эпикур жил в стоической простоте и благоразумном уединении. Его лозунг гласил: lathe biosas — «проживи незаметно». Он послушно участвовал в религиозных обрядах города, но не пачкал рук политикой, и дух его был свободен от мирской суеты. Он довольствовался водой и капелькой вина, хлебом и кусочком сыра. Его соперники и недоброжелатели утверждали, что он объедался, когда позволяло здоровье, и стал воздержным лишь тогда, когда обжорство подорвало ею пищеварение. «Но те, кто говорит все это, неправы, — уверяет нас Диоген Лаэртский и добавляет: — Имеется множество свидетелей непревзойденной доброты этого человека ко всем: это и его страна, почтившая его статуями, и его друзья, столь многочисленные, что их не смог бы вместить целый город»
