Жизнь Давида - [29]

То, что злодейское письмо было передано доверчивыми и послушными руками самого Урии, — это уже перебор. Давид не просто вероломен и подл, он ведет себя как простолюдин в мелодраме, типаж приключенческого романа, бросающий вызов благоразумию или здравому смыслу, призванный показать читателю порок исключительный, излишне преувеличенный. Вероломство играет на храбрости и Урии и его верности долгу, но почему оно должно играть также на его наивности? Зачем посылать приказ осуществить это косвенное убийство с самим Урией?

Безупречность Урии помогает нам по-другому взглянуть на причины, удерживающие Светильника Израиля от участия в настоящих битвах, в которых он блистал когда-то, понять чудовищные запросы и гипертрофированные страсти царя Давида и царской власти вообще. А может быть, царь испытывает разочарование и неуверенность в себе? Возможно, именно это заставляет Давида вести себя максимально ужасно: может быть, он наказывает себя за то, что не пошел в бой, как наказывает Урию за то, что тот был в бою.

В некотором смысле вручить смертоносное послание для передачи самому Урии и вообще отдавать Урии Хеттеянину любые приказы — это составляющая социальной роли Давида, который захватывает желанную женщину и делает ее беременной, повелевает мужчинами, демонстрирует свое право как проклясть Иоава (и тем самым поддержать принцип кровной мести за Авенира), так и потребовать от Иоава верности ради блага Израиля. Короче говоря, Давид — Царь.

А может быть, Давид страдает от ситуации, в которую он, когда-то всеми любимый прекрасный юноша, попал? Может быть, он тоскует по тем дням, когда был привлекательным аутсайдером, боролся с великанами и превосходил умом старцев, — так тоскует, что создает великана из собственных бедствий и разочарований и позволяет себе совершенно отвратительное поведение — именно потому, что все еще чувствует себя аутсайдером? Может быть, на него действует то, что он не участвует в сражениях, как в юности, когда его прогоняли старшие братья, и поэтому он хочет создать своими руками Голиафа или Саула, чтобы иметь перед собой сильного противника? Или может быть, вести себя в царском статусе столь же дерзко и дико, как он вел себя в старые беззаконные времена, его заставляет потеря собственной привлекательности?

А что же Вирсавия, которая послушно отвечает на призыв царя и ложится с ним, а потом возвращается домой и посылает сказать ему, что беременна? Она, подобно Мелхоле и Рицпе, сначала кажется раздавленной несчастьем, но потом вдруг выказывает сильную и эффективную волю, как Авигея. Когда Давид совсем состарится, она приобретет власть. Временная уязвимость Вирсавии вдохновила поэта XVI века Джорджа Пиля написать одно из самых запоминающихся и ярких стихотворений того периода английской поэзии, который и так наполнен прекрасными стихами. Поэт драматизирует ее обязательства музыкой стиха — через посредство пауз:

Песнь Вирсавии

Горячее солнце, добрый огонь, перемешанный с воздухом сладким,

Черная тень, добрая няня, зачерни мне кудри украдкой;

Солнце, свети; огонь, согревай; воздух, муку мою облегчай;

Черная тень, добрая няня, укрой меня светом в ночи.

Тень, моя добрая няня, не дай мне сгореть без следа.

Неужто венцом, венцом моей радости стали печаль и беда?

Не дай огню моей красоты

Зажечь пожар нечестивой мечты

И ослепить взгляд повесы пустой.

Сжалься, о тень, над моей красотой.

(Пер. В. Чернина)

Синкопическая строка «Неужто венцом, венцом моей радости стали печаль и беда?» — это попытка Пиля осознать кажущуюся целостность личности Вирсавии: она повинуется своему любовнику-царю, она оплакивает своего мужа, она принимает свою судьбу с Давидом. В изящной синтаксической и ритмической запинке «венцом, венцом», энергия слова направлена назад и вперед, подобно беспомощному стремлению Вирсавии соединить воедино свою прошлую и настоящую жизнь. То, как Пиль пишет ее имя, предполагает поверхностное владение древнееврейским языком, достаточное для того, чтобы понимать, что «Батшева» не имеет ничего общего с английским «bath» (купание), — это всего лишь макароническое совпадение, но ее имя подчеркивает статус жены и дочери: «Бат-Шева» — дочь Шевы.

Итак, после того, как Иоав послал Урию в «самое сильное сражение», как приказывало письмо Давида; после слов «был убит также и Урия Хеттеянин» (II Цар. 11, 17); после того, как Иоав осторожно и осмотрительно передал эту весть Давиду; после того, как Давид ответил посланцу несколькими холодными словами о военной фортуне, торопя своего полководца Иоава покончить с врагом, — после всего этого Вирсавия должна дать ответ. Как и все вокруг Давида, в том числе враги (и те, кто не определился и не знает, враг он Давиду или друг), она признает за ним достоинства, за которые она против всякой логики и справедливости любит его. Подобно Урии, она исполняет свой долг перед законом, обычаем и сложившейся ситуацией:

«И услышала жена Урии, что умер Урия, муж ее, и плакала по муже своем. Когда кончилось время плача, Давид послал, и взял ее в дом свой, и она сделалась его женою и родила ему сына. И было это дело, которое сделал Давид, зло в очах Господа. И послал Господь Нафана к Давиду» (II Цар. 11, 26–27; 12, 1).