Жизнь человека: встреча неба и земли - [15]

Поскольку в Кессабе жили только армяне, причин для закрытости в семье не было. Влияние арабской культуры не было определяющим; это было время французского мандата. В школе, хотя и изучали арабский язык, основное внимание уделялось французскому. Впрочем, я сожалею об этом обстоятельстве своего детства, так как хотел бы лучше знать арабский язык... В любом случае мы с большим уважением относимся к культуре арабов и очень благодарны им, так как во время геноцида они приняли нас с открытым сердцем. Нам хорошо знакомо их гостеприимство — благодаря братским чувствам арабов, мы смогли жить в странах Ближнего Востока. Так, когда встал вопрос о независимости Сирии, армянская община, считая, что французы в этой стране, в конце концов, иностранцы, решила поддержать движение освобождения. Я помню ту ночь, когда мой отец, служивший в мандатной армии, покинул французскую казарму, чтобы защищать независимость Сирии.

Вы обладаете особым опытом людей, у которых две родины, что несомненно обогащает, но также создает проблемы. Были ли во времена Вашего детства и юношества моменты, когда Вы чувствовали, что принадлежность к армянскому народу делает Вас отличным от других, от сирийцев или ливанцев?

Да, откровенно говоря, были моменты, когда я чувствовал себя другим, не похожим на моих друзей не-армян; но я никогда не чувствовал себя чужим среди них. Благодаря Богу и усилиям армянских лидеров, на протяжении всей истории мы смогли сохранить нашу самоидентичность, не будучи чужими тем людям, среди которых мы жили. Армянская диаспора, на мой взгляд, обладает опытом жизни национального меньшинства, который, возможно, Запад еще недостаточно оценил. Мы можем свободно изучать наш язык, нашу историю, исповедовать христианскую веру и в то же время быть вовлеченными в общественную жизнь страны, в которой живем.

Опыт «двойной родины» не был для меня болезненным; напротив, я гордился тем, что был гражданином Сирии, а потом стал гражданином Ливана, потому что со стороны арабов мы видели только хорошее. В то же время я чувствовал свою связь с армянской культурой, с землей моих предков. Эти два фактора взаимодополняли, но не противоречили друг другу, и я на самом деле нахожу много общего в армянах и в арабах.

Очаг или место жительства?

Какое воспитание Вы получили в семье?

В семье я прошел школу человеколюбия. Нравственные принципы внушались нам не словами, а самой жизнью, так как эти принципы были вплетены в саму ткань повседневной жизни семьи. Родители не столько говорили нам о честности или любви к труду, сколько учили нас своим примером — мы росли в их духовной и нравственной атмосфере. Моральный кризис наших дней связан в сущности с тем, что семья перестает быть очагом, а превращается просто в место жительства.

Вы получили религиозное образование благодаря близости армянской Церкви и верности обычаям и традициям Ваших предков. Было ли это передачей подлинной веры или скорее приобщением к вере как к национальной культуре, как гарантии принадлежности к армянскому народу?

Я считаю, что это была прежде всего вера, переданная через живой пример жизни, о чем я уже говорил. Однако нельзя отделять одно от другого. Быть армянином — значит чувствовать принадлежать к своему народу и неразрывную связь с верой Церкви, так как армянская культура пропитана христианством, а наша история сформирована христианской верой. Сегодня много говорят об инкультурации: христианская вера должна воплощаться в формах определенной культуры. Я думаю, что это случилось в Армении. Когда обращаются к культуре нашего народа, к его тысячелетней истории, неизбежно говорят и о Церкви, о св. Григории, о св. Месропе Маштоце — создателе алфавита... Мы, возможно, еще вернемся к теме инкультурации, но сейчас я хотел бы сказать, что я не могу себя понять экзистенциально как армянина, отделив себя от христианской веры.

«Вошел и подумал!»

Вы поступили в семинарию достаточно рано, когда были четырнадцатилетним подростком. Чувствовали ли Вы недостаток домашнего тепла?

В начале учебы я страдал из-за того, что находился далеко от семьи; но постепенно семинария стала заменять мне семейный очаг. При входе в нее на портале здания была надпись, которая сразу поразила меня: «Корхе ев медир», что означает «Подумай и войди». В этом возрасте я еще не задумывался всерьез о призвании, но я вошел... Впоследствии, конечно, я много размышлял об этом, но уже будучи погружен в духовную и интеллектуальную атмосферу семинарии.

У Вас не было ясного представления о своем призвании. Что же побудило Вас поступить в семинарию? Возможность получить образование? Желание остаться в лоне армянской культуры?

Я должен признаться, что хотел получить образование. В деревне у меня не было перспектив, так как в школе отсутствовала вторая ступень обучения. Поэтому я начал брать уроки у портного, чтобы помочь отцу увеличить достаточно скромный достаток семьи. Но отец Мовсес (Моисей), наш деревенский священник, предложил мне поступить в семинарию. Он сказал, что только после окончания учебы меня спросят, хочу ли я стать священником. Действительно, желание стать священником не было предварительным условием обучения. Мысль о призвании зрела во мне медленно, в течение шести лет учебы в семинарии, где я прошел вторую ступень обучения, затем изучал богословие, философию и армяноведение. На мое созревание большое влияние оказывали молитва, участие в литургической жизни Церкви, углубленное изучение христианской традиции, библейской литературы и патристики. Духовные ценности, которые вначале я не мог воспринять разумом, проникали в мое существо и усваивались мною изнутри.