Жизнь человека - [9]

Совершенно иной инвентарь.

Два поэта

Поля с цветущими хлебами

И улиц каменный простор…

…Их часто сталкивали лбами

И сталкивают до сих пор.

Небрежно бьют одним другого

И с радостью — наоборот.

А их сияющее слово

Неувядаемо живет.

Один — коса звенит издревле.

Другой — цеха гремят вдали…

Они, как город и деревня,

Быть друг без друга не могли.

Искусство

Высок и свободен

По залам сияющий свет.

Средь прочих полотен —

Художника автопортрет.

Пред грозною Летой

Вполне беззащитна душа.

А кисть его в левой

Руке. Вероятно, левша.

Не тешьтесь забавой.

Иной в этом вовсе резон:

Кисть держит он в правой,

Но в зеркале он отражен.

Как чисто и грустно

Музейное светит окно.

Святое искусство,

И вправду прекрасно оно.

В нем отзвуки века,

В нем долго стоит тишина.

В нем жизнь человека

Как в зеркале отражена.

Старый переулок

На воротах барельеф.

Зимний холод.

То ли кошка, то ли лев,—

Нос обколот.

Вечер. Тени от колонн.

Светлый портик.

Не сказать, что слишком он

Дело портит.

Дверью грохает подъезд.

И согретый,

Выйдет парень, как поест,

С сигаретой.

Источает свежий снег

Запах йода.

Чей-то голос, чей-то смех…

Время чье-то.

Младенец

Итак, отчасти подытожим:

Стучала по окну капель.

А рядом с их семейным ложем

Была младенца колыбель.

Он спал, закутан в одеяло,

Беззвучно, как ему дано.

И это что-то добавляло

К их ночи, длящейся давно.

«Ни лишнего посула…»

Ни лишнего посула,

Ни собственных обид.

Ушибся — мать подула,

И сразу не болит.

И вновь небес полоска,

Безоблачная синь…

Святая заморозка,

Венец анестезий.

Наука всем наукам.

А день плывет звеня.

И коротко над ухом —

Смычковый звук слепня.

Памяти товарища

Жизнь с этой ранью зеленою,

С ношей, быть может, двойной,

С самой пристрелянной зоною —

Вечною нашей войной.

С краткой дорогою этою,

Что ты прошел не один,

И с молодежной газетою,

Где протрубил до седин.

С вьюгой, дубравы шатающей,

Стелющей по снегу дым.

С подписью «Группа товарищей»

Под некрологом твоим.

Прощанье с редакцией

До свиданья,

Друзья и подруги.

Заседанья

В час ливня и вьюги.

Потускневшей побелки

Известка.

Все проделки,

И гранки, и верстка.

Все, хотя бы

И глупые, ссоры.

Все ухабы,

А также рессоры.

Взрывы пыла.

Наш смех и невзгоды.

Все, что было

За долгие годы.

Все родное —

И наши потери,

И иное,

Чего мы хотели.

…Вдоль канавки

Кудрявится травка,

Как вдоль главки

Редактора правка.

Закон вертикали

Бор. Опушка. Первый ряд

Мощных сосен, что наклонно

В синем воздухе парят,

Как колонны Парфенона,—

Чуть откинувшись назад.

Но о том не знает взгляд.

Магнит

Что нам в опыте чужом!

Не особо много толку

Намагниченным ножом

На полу искать иголку.

Ведь в ближайшие часы,

Топоча неверным кругом,

Намагнитятся часы,

Стрелки склеятся друг с другом.

«Воспоминанья женщины одной…»

Воспоминанья женщины одной

О нашем замечательном поэте,

Пронизанные смутною виной,

Усиленные общею войной,—

Я их прочел, воспоминанья эти.

Не для печати и не для родных,

А для себя она их написала,

И веет бескорыстием от них

И искренностью с самого начала.

Срок действия не только не истек,

Но словно устремлен еще куда-то,

Как в почве угнездившийся росток,

Как в треугольник сложенный листок,

Что в дымных безднах ищет адресата.

Строчка

Поверил вашей строчке

И даже не одной, —

Как верят малой дочке

И женщине родной.

Иное в бездну канет,

И вообще вранье…

А эта не обманет,

И верится в нее.

«Милый Митя Голубков…»

Милый Митя Голубков

Поднял взгляд, что синь и ярок.

Книжечку моих стихов

Попросил себе в подарок.

И никак я не пойму,

Сам с собою в долгом споре,

Для чего она ему

Там, куда ушел он вскоре.

«Эту гулкую землю покинув…»

Эту гулкую землю покинув,

В светлых водах оставил свой лик

Леонид Николаич Мартынов,

Наш последний любимый старик.

…Как же много и щедро нам дали

От пути, от стиха своего…

Я смотрю в эти хмурые дали:

Впереди уже нет никого.

«Ветер порывами. В небе темно…»

Ветер порывами. В небе темно.

Сосны за дачей.

Ночью проснулся. Открыто окно.

Холод собачий.

Днем было столько событий и дел,—

Жизнь-то большая.

Днем этот мир полнокровный гудел,

Все заглушая.

Днем укололась душа или грудь

Тоненьким жалом.

Памятью близкой боясь шевельнуть,

Ночью лежал он.

И сквозь остатки разодранных дрём

Явственно где-то

Слышался поезд, не слышимый днем,

Знающий это.

«Показалось, что окликнули…»

Показалось, что окликнули.

Оглянулась — ни души.

Лишь березки шеи выгнули

В вечереющей глуши.

И ни капельки не боязно,

Хоть и смеркнется вот-вот.

Но отчетливо и горестно

Кто-то сызнова зовет.

«В спешке годов…»

В спешке годов

И свои утешения есть.

После трудов

Хорошо у порога присесть.

Камень прогрет.

Дело к вечеру. Ноги в пыли.

Чистый просвет

Между соснами виден вдали.

Три стрекозы

На шершавой наружной стене.

Отзвук грозы,

Долетевший из мира, извне.

«Не снимала с пальцев кольца…»

Не снимала с пальцев кольца

На короткий даже срок,

Чтоб случайно муж-пропойца

Не нарушил свой зарок.

Не снимала на ночь перстни…

А снаружи, где темно,

Все накатывали песни

На закрытое окно.

В купе

В купе три девушки со мною,

И словно здесь они одни,

Своей похожею судьбою

Друг с другом делятся они.

Я слышу эти разговоры,

Я понимаю этот пыл.

А оживленные их взоры

Не верят, что я молод был.

«Ветер — по кронам…»

Ветер — по кронам.

Спрятались тетерева.

Низким поклоном

Кланяются дерева.

Время рассвета.

Спятила роща с ума:

Кем-то раздета

Или разделась сама.

Мнилось: престижна