Жизнь человека - [2]

После козьих ножек.

От холодной комнатенки ключ,

От стипендии остаток.

Взгляд еще подчеркнуто колюч,

А на шее след от скаток.

Что в карманах? Нежные слова

В тех твоих записках.

Жизнь гудит, входя в свои права,

Нас почти затискав.

Что ты, жизнь, еще в дальнейшем дашь

В громе пятилеток?

Книжку записную, карандаш,

Трубочку таблеток?

Футбол сорок восьмого года

«Динамо», как священная гора,

Уже курилось. Приближалось дело.

Милиция едва ли не с утра

В скрипучих седлах намертво сидела.

Я плыл внутри качавшихся лавин,

В их центре, величавом и суровом.

Звучали, как Качалов и Москвин,

Здесь имена Федотова с Бобровым.

Вминаясь на трибунную скамью,

Держал печаль и радость наготове,

Открыто продолжая жизнь свою

Лишь на такой естественной основе.

…Как замерли динамовцы тогда! —

Когда Иван забил в свои ворота[1].

(Теперь бы целовались без стыда.

Теперь другая выросла порода.)

Среди недоуменной тишины,

Которая и впрямь была немая,

Как отошли они, поражены,

Случившегося ужас понимая!

Не только гол всесильного Бобра

И с ним столь справедливое спасенье,

Но хмурый свет тогдашнего добра

Окрашивают это потрясенье.

Балет

Тонкой белой птицею,

Словно вся в снегу,

С ходу — в репетицию

— Сделаю! Смогу!

Главное заклятие,

Вечное, одно.

Раннее занятие.

Зимнее окно.

Их преподаватели

Старые стройны,

Чем-то их привадили…

Глянь со стороны:

Лебедята ранние —

Что-то вроде цапель.

Поутру собрание.

Вечером спектакль.

Ремонт лифта

Опять ремонтируют лифт,

Под крышу загнали кабину.

А жизнь подниматься велит,

Кряхтя и смиряя обиду.

И вот поднимаемся мы.

В проулках прохожие редки.

Глухое движение тьмы

За окнами лестничной клетки.

Проспекты уходят во тьму,

К окраинам, за кольцевую.

Давай твою сумку возьму,

Давай я тебя поцелую.

Опять ремонтируют лифт.

Короткий привал на площадке

Скопления кленов и лип

За смутными стеклами шатки

Два-три отдаленных огня.

Трамвай, проносящийся с воем

Давай обопрись на меня,—

От этого легче обоим.

Электричество

Электричество копится в нас,

И при каждом движении резком

Нам одежда привычная враз

Отвечает таинственным треском.

Через голову свитер тяну.

Мышцы близкому отдыху рады.

И опять — на секунду одну —

В полутьме возникают разряды.

В руку женщина гребень взяла

И расчесывать волосы села.

О как искорка эта светла,

Что под гребнем видна то и дело!

В мире людям хватает забот.

Мне приятель сказал ненароком:

От стальных его новых зубов

Жжет язык притаившимся током.

Все на свете случается в срок.

Отмахнуться — затея пустая.

Электричество копится впрок,—

Как усталость, всю жизнь нарастая.

Коршун

Так медленно и так лениво

С крыла ложится на крыло.

Но смотрит жестко и ревниво,

И зренье четкость навело.

Заметит утку в плоских плавнях.

Зайчонка бедного в лугах…

Какая мощь в широких, плавных,

Академических кругах.

Пчелы

Стоял дощатый стол

Под ветками в июле.

Кругом шиповник цвел

В густом пчелином гуле.

Пчела к его нутру,

В цветочный душный кладезь,

Влезала как в нору

И выползала, пятясь.

Мать, захватив шитье,

С утра в саду сидела.

А пчелы — те свое

Не прерывали дело.

Была ли в этом связь

Разумная? Едва ли.

Но дети, не боясь,

Поблизости играли.

«Серебрится паутина…»

Серебрится паутина.

Меж стволов дрожит заря.

Золотая середина —

Середина сентября.

Там стоит на пестром склоне

Елка, вечно зелена.

И гадает но ладони

Клену бедному она.

«Знать, не всякие доводы вески!..»

Знать, не всякие доводы вески! —

Эта женщина сколько уж лет

Просыпается по-деревенски,

В лад с природой, которой здесь нет.

Просыпается в доме у сына.

Внуки спят, и невестка, и сын.

Охлажденной квартиры пустыня

Внемлет легоньким пяткам босым.

Одиноким бездействием мучась,

Из туманного смотрит окна.

Пробуждения раннего участь

Лишь с собой разделяет она.

Наблюдается эта картина

Потому, что при той же звезде

Просыпается птица, скотина —

За лесами, неведомо где.

«Шла чуть свет, как, бывало, вы…»

Шла чуть свет, как, бывало, вы

Ощущая: движенья ловки,—

Встретить девочку из Москвы

На автобусной остановке.

Как неделю и год назад,

Посредине воскресной рани,

Рассекая совхозный сад,

Что пред нею лежал в тумане.

С ветки яблоко сорвала,

Оглянувшись по-молодому.

Тут же сторожу соврала,

Что оно у нее из дому.

И сквозил перед нею день,

А за ним еще дни другие —

В смутных отзвуках деревень,

В неизведанной ностальгии.

Буря в лесу

По рощам и лесам

Гудят с надрывом ветры.

Метут по небесам

Берез пустые ветви.

Средь рваной полумглы,

Пока еще упруго,

Сгибаются стволы,

Заходят друг за друга.

Качанья в дождь и в снег,

Как знак тревожной вести,

Им заменяют бег,

Хотя бы и на месте.

Порывами двумя

Застигнутый как грешник,

Внизу дрожит дрожмя

Напуганный орешник.

Но сосны, стоя в рост,

Гремящие корою,

Качаясь вперекрест,

Ломаются порою.

Не помнится давно,

Чтобы так ветер ухал…

Чем выше быть дано,

Тем злей паденья угол.

«Рукомойник на стенке сарая…»

Рукомойник на стенке сарая,

На скамейке — с черешней кулек.

Тлеет солнце, за лесом сгорая,

И туман по канавам залег.

А для тех, кому греется ужин,

Чья дорога неблизкой была,

Мир сегодняшний сладостно сужен

До размеров окна и стола.

…Видеть контуры черного леса,

Где заката последняя медь,

И над краем ведёрного среза

Рукомойником долго греметь!

«В красном лесу поределом…»

В красном лесу поределом

Здесь добывали сырье

И на ходу, между делом,

Все распугали зверье.