Жизнь Большой Реки - [16]

Едва только на востоке начинало светлеть, а над рекой поднимался утренний туман, мы сталкивали лодки и отправлялись на охоту. Иногда все, иногда кто-то оставался, если мы рассчитывали вернуться на ночлег к этому же маету. Мы плыли медленно у самого берега, высматривая следы животных, спускавшихся к водопою. Если след был свежий, за борт в сторону берега моментально выбрасывались собаки. И тогда совершалось настоящее чудо. Вялые псы, почуяв след, внезапно набирались дьявольской прыти и с громким лаем лезли в чащобу. Охотникам оставалось лишь ждать. Через полчаса, час, а может, и позже собаки вернутся. Вернутся, гоня перед собой зверя по его же следу к реке. В тот момент, когда загнанное животное оказывается в воде, охотники стреляют.

Разумеется, так все выглядит в теории. На практике же получается несколько иначе. Во-первых, обнаружить «свежий след» у самой воды, среди зеленой путаницы — дело не из легких. Нужно иметь глаза, как у компадре! А во-вторых, не каждого зверя собаки возвращают к реке.

У компадре был необычайный слух. И вдобавок, пожалуй, еще какое-то плохо известное нам чутье лесного человека. Прислушиваясь к далекому лаю собак, идущих по следу, он безошибочно определял, за каким животным они гонятся. Серна, кабан, капибара — все это была легкая, «возвращающаяся» дичь. Хуже было, когда далекий лай собак не приближался и не удалялся. Чаще всего это означало, что они загнали на дерево ягуара, которого гуарани уважительно называют якарете, а компадре — тигре. Ягуар не возвращается. В таком случае у охотника два выбора: или пробираться по девственному лесу, прорубая тропу шаг за шагом, с сомнительной и не столь уж заманчивой надеждой приблизиться в конце концов к ягуару, сидящему на дереве, или же отказаться и ждать, пока собаки тоже откажутся и вернутся. Труд но охотиться на ягуара в сельве. Гораздо легче подстеречь его у водопоя с дерева в лунную ночь.

Еще одно животное не убегает от собак, не возвращается по своему следу — почтенный муравьед[24]. Этот малоподвижный, длинноносый, немного похожий на медведя (кстати, по-испански он называется осо ормигуэро — «муравьиный медведь») безвредный обитатель сельвы не убегает от собак просто потому, что у него нет никаких шансов убежать. Поэтому он защищается, можно сказать, до последнего вздоха. А поскольку его передние лапы вооружены когтями, которым мог бы позавидовать даже бенгальский тигр, и матерью-природой он наделен недюжинной силой, битва происходит ожесточенная. Не одна собака, подскочившая слишком близко, бывает буквально разорвана. Не одна, ковыляя, возвращается основательно исполосованной.

Выстрелить из лодки в выпрыгивающего из зарослей зверя тоже не просто. Решают дело секунды, доли секунд. Стрелять по плывущему зверю? Мне вспоминаются тут слова компадре, сказавшего о Бортновском: «Человек очень расчетливый…» Патроны к старым винчестерам дорогие, достать их трудно. Выстрел должен быть верным, чтобы он окупал себя. И зверя нужно убить на мелком месте, иначе он утонет. Гораздо целесообразней поэтому догнать плывущую серну на лодке и прикончить ее ударом копья-гарпуна. Целесообразней и верней. Хуже, однако, обстоит дело с капибарой. По ней стрелять трудно, так как это земноводное создание глубоко ныряет. Убитая на глубоком месте, она всплывает только через три дня. Мясо в этом случае пропадает, но шкура и и такого утопленника не теряет своей ценности. Тщательно выделанная, она считается в Аргентине лучшим покрытием для седел типа криолло, которые обычно делают из овечьих шкур, сложенных одна на другую шерстью вверх. В таком седле сидишь, словно в мягком кресле, но во время длительных поездок в нем нетрудно стереть ляжки, от чего и спасает покрытие из мягкой выделанной шкуры капибары.

_{МОЛОДОЙ ЯГУАР. ЗАГНАННЫЙ НА ДЕРЕВО. Я ПРИЦЕЛИЛСЯ В НЕГО… ФОТОАППАРАТОМ}

Самая ценная добыча — анта, или тапир[25]. Дальний родственник слона, он достигает значительных размеров. Это безвредное и совершенно беззащитное животное из-за своего вкусного мяса и жира пользуется большой популярностью у охотников и поэтому истреблено на значительных пространствах. В Аргептине тапиры охраняются законом. Здесь, в сельве, по берегам Игуасу, их еще много, а закон об их охране… далеко.

Как-то раз, прислушиваясь к лаю собак, компадре бросил коротко: «Анта!» Мы лихорадочно стали готовиться к выстрелу. Огромное животное, словно выброшенное катапультой, вылетело из зарослей и, как торпеда, скользнуло в реку. За ним посыпались в воду собаки. Но тут след оборвался. Тапир не только замечательно плавает, но и ныряет отменно, меняя под водой направление. Стрелок, подстерегающий добычу в лодке, играет, собственно говоря, в лотерею: все зависит от того, где тапир высунет свою голову, чтобы глотнуть воздуха и снова исчезнуть под водой. Растерянные собаки беспорядочно шныряют по реке, ожидая, когда добыча вновь покажется.

Два раза нам не везло: тапир показывался лишь на миг. Поднялся фонтан воды — и наступило напряженное ожидание. Ничего нет… ничего нет… пока наконец где-то в стороне, на расстоянии ста метров, за дистанцией верного выстрела, не показывалась голова животного. Несколько секунд— и оно опять ныряло. На этот раз нырок был более коротким, однако под водой тапир успел изменить направление и вынырнул там, где его не ждали ни собаки, ни охотники. После трех таких погружений он уже плыл, держа голову над водой, но далеко от нас, очень далеко, направляясь к противоположному берегу. Собаки пытались его преследовать, но безуспешно. Слишком изнуренные бесплодной погоней, они не могли его настичь. Темная точка коснулась далеких зарослей и исчезла. Вернулись собаки явно смущенными.