Жизнь без конца и начала - [14]

Сын стоял как в воду опущенный, ни слова не возразил, лишь желваки перекатывались, и кадык дергался — пробрало до мозга костей. Только и мог выговорить:

— А ты, когда воевал, тоже не высовывался, папа?

Юркая самозванка, как ящерка сновала туда-сюда, всем в лицо заглядывала, боялась что-то упустить. А душа ликовала, пела.

Вот тебе за доброту твою, вот! Ишь милосердный какой отыскался.

А старый жид совсем сбрендил. «Смирна!» — скомандовал сам себе. Вытянулся, руку к виску поднес — то ли честь отдавал, то ли застрелиться хотел. «Кругом!» И зашкандыбал на своих костылях. И запел, только вместо «Смело мы в бой пойдем» или «Броня крепка» запел какую-то ихнюю песню, тягучую, до слез противную.

Настена тащилась следом, посерела вся. А идиот Даня рядом с Осей-Мосей остался, который тоже не многим лучше выглядел.

А лженяня потирала руки от удовольствия, мысленно, конечно, мысленно. А вслух вкрадчиво:

— Ну, ну спать пошли, спать пошли, — стала всех уговаривать, а то стоят как статуи окаменелые: — К утру отойдет, бывало уже, не впервой.

Ах, если б она знала, что в самую точку попала. Буквально в яблочко.

Нет, не догадалась, нет. Подвело чутье, расслабилась, решила — первый концерт окончен.

И разошлись все потихоньку, пришибленные, перепуганные, и снотворного, наверное, наглотались, чтобы заснуть, забыть, забыться.

И оттого, быть может, проснулись, когда пожар бушевал в полную силу. Горели оба дома, пламя уже лизало крыши, лопались стекла, трещали перекрытия и стены, где-то закоротило проводку и погас свет, взорвался газовый баллон.

Ося метался от дома к дому один. Он видел, как Фаина выскочила из окна первого этажа и вытащила своих ребят — значит, эти живы, надо спасать тех, кто в доме и не может выбраться сам.

Отца нашел у темной лестницы заднего выхода, где оба дома сообщались небольшой галерейкой. Отец сгорел как факел, который зажал в правой руке. Только ордена и медали не оставляли никакого сомнения — это его отец, и дом поджог он, и факел не выпустил из рук, как герой-солдат на поле боя свой автомат. Жизнь отдал за свои идеалы — остался верен себе до конца. Или спасал их всех от погрома таким нечеловеческим способом? В больном, воспаленном мозгу все перемешалось — неизжитый детский страх, неизжитые идеалы лихой юности, ставшие ловушкой, героический пафос военных лет и полное нежелание понять сегодняшний.

Ося с трудом вытащил обгорелое древко факела из обгоревшей отцовской руки, бросил в огонь, беснующийся в галерейке, понял, что этот путь закрыт, разбил ближайшее окно и вынес из дома обгоревший труп отца. Наспех облившись водой из шланга для поливки газонов и набросив на голову простыню, болтавшуюся на веревке, кинулся в горящий дом. В одном — слепая тетя Рита, почувствовав нарастающий жар, поняла, что это пожар, с трудом разбудила глухонемую сестру, и ту от страха хватил удар. Ее первую Ося вынес. А когда вернулся, увидел обгоревшее тело тети Риты, сама решила выйти, чтобы Осе помочь, и сослепу прямо в огонь шагнула.

В другом доме Настена, задыхаясь, тащила на себе обезумевшего от страха Даню, он дико выл и брыкался, рвался то в одну сторону, то в другую. Она вконец обессилела, когда на них наткнулся Ося. Обоих вытащил, но тетя Настена угорела, не смогли откачать. А Даня — почти целехонький, только брови и волосы слегка подпал ил ись, и пахло от него как от смоленой курицы. И улыбаться перестал.

Юркая самозванка тоже слегка волосы опалила, ползком из дома выбралась раньше всех, ни о ком не подумала, даже котят слепых спасти не захотела, которых общая любимица, кошка Алиса родила вчера вечером, проползла мимо, не взглянула на них. Всех ненавидела в этом доме, никаких различий не делала. Алиса сама детенышей своих выносила, с последним не дошла до порога.

Пока Ося в одиночку сражался с огнем, пытаясь спасти своих домочадцев, соседи спросонок собираться стали вокруг пожарища, долго глядели, как огонь дома ест, как Ося, сам обгоревший, почти без сознания, выносит из огня живых или мертвых — не разобрать и складывает на газоне подальше от огня. Долго стояли молча, пока чей-то пронзительный женский голос не прервал тишину:

— Чего стоим, люди, спасать надо!

И побежали — кто с ведрами, кто с бинтами и лекарствами, а кто-то уже и «скорую» и пожарную вызвал наконец.

Пожарные только заливали пепелище обильной пеной, другой работы у них не было. Все сожрал огонь, дотла.

Врачам труднее пришлось. Парализованная глухая старуха, верзила-даун и трое детей в шоке, и ожоги, ожоги, ожоги. Одна только юркая как ящерица старушка, целехонькая и веселая, будто не на погребище, а на праздник попала. Врач проверил было, насколько позволяли обстоятельства, и констатировал, пожав плечами, — абсолютно вменяема.

Милиция тоже обратила на старуху внимание, смеется на пепелище среди обгорелых трупов, руки потирает. Заподозрили — уж не она ли виновница поджога. Больше некому — пришлая, неизвестно откуда взялась, и документов нет. А факт поджога — налицо: канистру из-под бензина нашли и пустые спичечные коробки.

Стали заталкивать старуху в машину, она брыкалась, кусалась, грязно ругалась, шипела как змея — истая баба-яга. Не могли справиться, пустили в ход дубинки. Два-три удара и затихла, еще бы три — и навсегда.