Жизнь Бальзака - [34]

.

«Гастрономический мираж»¹⁸⁹, как называл подобное времяпрепровождение Бальзак, кажется настолько естественным и обыденным его изобретателю, что мы, читая о нем, стремимся приравнять его к чему-то довольно несущественному и делаем скидку на некоторую условность образа рассказчика. И все же перед нами не просто обдуманное размышление или лукавая медитация. «Мираж» Бальзака был своего рода галлюцинацией, которая питается не фантазией, но правдой, подробным видением того, что можно по желанию обобщить и изменить. «Мираж» лучше любого списка визитов и научного изыскания объясняет, почему история Франции девятнадцатого века по версии Бальзака выделяется своей полнотой и непогрешимостью.

Новообретенная способность подкреплялась необходимостью хранить инкогнито. Во время своих ночных прогулок или на спектаклях «Комеди Франсэз», сидя в закрытой ложе, он жадно разглядывал окружавшие его лица. Вот почему выдумка его родителей отчасти способствовала и тому, что в отдельных повестях и рассказах Бальзака прослеживаются зачатки современного детектива. Философ-одиночка или – вот подходящее выражение! – частный сыщик по ниточке распутывает клубок тайны с помощью своей превосходной логики, оставаясь незаметным в большом городе, где «вещи пронумерованы, дома охраняются, улицы содержатся под присмотром»¹⁹⁰. Шпионы, по Бальзаку, ближе всего по роду занятий подходят к литературному гению¹⁹¹.

То, что «уличный Бальзак» так долго оставался незамеченным, многое говорит об эпохе, в которой он жил. Буржуазный писатель, который следит за прохожими в сумерках, едва ли способен замышлять что-то хорошее. Сам Бальзак в то время считал свои фантазии достойными порицания и даже опасными: «Что это – ясновидение или один из тех даров, которые, если их задеть, приводят к сумасшествию?» «Безумец – часто человек, который облекает свои мысли и превращает их в живые существа, которые он способен видеть и с которыми он может разговаривать»¹⁹². Бальзак постоянно прибегает к своим сознательным галлюцинациям не только ради «материала». Он видит в них средство спасения от тревог и забот. Его стремление доискаться первопричин и основных истин как будто поддерживает его. Поиски, как бы они ни противоречили очевидным законам его вымышленного мира, также служат стенами, которые отмечают границы его владений.

Впрочем, относительную незаметность праздношатающегося писателя можно объяснить и проще. Прогулки по улицам ради удовольствия тогда еще были в новинку; кроме того, такие прогулки способны были доставить удовольствие, только если гуляющий не отдалялся от новых бульваров с каменными мостовыми и газовым освещением. Квартал же, в котором жил сам Бальзак, располагался на неприглядной городской окраине, там, где заканчивались бульвары. Не лучшее место для вечерней неспешной прогулки¹⁹³. Почти весь Париж тогда еще оставался грязным, как в Средние века. Как обнаруживает Растиньяк в «Отце Горио», если экономить на извозчике, невозможно явиться на званый обед в сверкающих туфлях и чистом фраке. После того как Париж в 1787 г. посетил английский путешественник Артур Янг, улицы города почти не изменились. Янг находил Париж «самым неподходящим и неудобным для обитания человека с небольшим состоянием из всех городов, которые я видел»:

«Прогулки, которые в Лондоне так приятны и так чисты, что дамы прогуливаются каждый день, здесь изнуряют и утомляют мужчину и совершенно немыслимы для прилично одетой женщины. Здесь множество карет и колясок и, что гораздо хуже, бесконечное количество одноконных кабриолетов, которыми управляют модные молодые люди… совершенные глупцы. Они носятся с такой скоростью, что серьезно затрудняют передвижение и делают улицы чрезвычайно опасными; надо постоянно быть настороже. Я видел, как такой экипаж переехал бедного ребенка; возможно, он был убит. Я много раз попадал в грязь у жалких хибар. Подлый обычай ездить в одноконных сумасшедших домах по улицам столичного города проистекает либо от бедности, либо из постыдной и достойной презрения экономии»¹⁹⁴.

Стоит заметить, что грязь, которую писатели XIX в. называют «позолоченной», была грязью особенно неприятного и разнообразного состава. Бальзаку не раз доводилось счищать ее с одежды даже в «приличных» кварталах. Он избрал для себя редкое призвание: писать о городе, с которым он в буквальном смысле тесно общался.

Прогулки Бальзака – великое событие в литературе. Похоже, он понял всю его важность еще в 1822 г., задолго до того, как выйдут первые романы, вошедшие в «Человеческую комедию». В одном, также неоконченном, рассказе он вспоминает одну из своих вылазок 1819—1820 гг. Рассказ называется «Час из моей жизни» и начинается с типично материалистического взгляда на мыслительный процесс: «Однажды мне нужно было пополнить свой мозг, который страдал от тяжелой нехватки мыслей». Рассказчик ведет свой оскудевший мозг в Пале-Рояль, идеальное место для поиска «пышных» идей для своей трагедии. Через несколько минут, разглядывая витрины, он вдруг оказывается, как Байрон на Мосту Вздохов, в символическом положении. С одной стороны – «Комеди Франсэз», Мекка всех молодых драматургов; с другой стороны – «зрелище частое для парижан, на которое они обычно взирают равнодушно»: нищий, чьи лохмотья вдохновляют наблюдателя тысячей догадок. На фоне такого мерк нет «Кромвель».